«Культурная революция» с близкого расстояния. (Записки очевидца)
Шрифт:
Ко мне подошел маленький завхоз Ван:
— Вы понимаете, что написано в дацзыбао?
Я кивнул.
— Партком просил меня уведомить вас, что дацзыбао — метод культурной революции и это внутреннее дело Китая. Мы просим вас не читать их, — со своей обычной любезной улыбкой продолжал Ван.
— Постараюсь, — сказал я. — Хотя это довольно трудно: ваши аршинные дацзыбао расклеены на каждом шагу. Я просто не могу не видеть их, когда иду обедать.
— И все же мы просим вас не читать дацзыбао. Они говорят только о внутренних делах, вас они не коснутся никоим образом. Читая дацзыбао, вы можете получить превратное, одностороннее
— Спасибо, — без энтузиазма поблагодарил я его.
В один из дней конца мая после обеда, вместо строго предписанной университетским режимом тишины, радиоузел начал трансляцию заседания парткома. Выступал парторг Чэн. Он требовал наказать демагогов, категорически отвергал обвинения в том, что он «черный», что он — участник какой-то банды, что он против генеральной линии и т. д.
— Так могут говорить только карьеристы и незрелая молодежь, — сказал Чэн и с надрывом стал выкрикивать: — Что они понимают в революции?! Смотрите, моя преданность Мао Цзэ-дуну доказана кровью! Я до последнего дыхания верен нашему любимому вождю, мы все, весь партком преданы нашей партии! Мы сражались за освобождение, эпоха Мао Цзэ-дуна создана нами! Это мы строим новый, сильный, могучий Китай! Мы не боялись смерти и трудностей на поле боя! Да здравствует председатель Мао! Слава! Слава! Слава!
Я продолжал слушать. Выступавшие говорили об ошибках в работе, об их исправлении, о здоровой и конструктивной критике, о кучке демагогов и карьеристов, спекулирующих на революции.
— Партийцы должны выступить перед беспартийной массой и дать отпор, — сказал кто-то под треск аплодисментов.
По аллеям шли студенты, но вместо книг и тетрадей они несли скамеечки и стулья. Было объявлено открытое партийное собрание университета. Оно продолжалось весь день, и снова без умолку всюду гремели репродукторы. Хочешь не хочешь, а приходилось слушать. Кто-то предложил создать тройки из членов партии, чтобы счищать со стен «безосновательные» дацзыбао. Предложение было принято среди криков и шума. В одном из выступлений упомянули даже меня.
— Товарищи, — убеждал оратор. — В нашем университете много иностранцев. Есть наши друзья из Индонезии и Вьетнама, а есть и другие иностранцы. Есть даже один советский. Это человек из страны современного ревизионизма. Мы должны быть бдительными, нельзя вешать дацзыбао в открытых местах, где их прочтут враги Китая!
Взрыв криков последовал за его словами:
— Предлог! Обман! Контрреволюция!
— Пусть он ответит, пусть товарищ нам ответит! — закричал чей-то высокий хриплый голос. — Скажи, как говорил председатель Мао про дацзыбао! Отвечай, отвечай сейчас же! Ты знаешь или нет, что сказал председатель Мао?! Дацзыбао должны быть вывешены повсюду, чтоб их мог читать народ!
Смысл спора был ясен: представитель парткома под предлогом присутствия в университете иностранцев намеревался снять направленные против него дацзыбао, а его противники отстаивали их.
Яростные споры шли и о том, как долго может находиться на стене уже вывешенная дацзыбао и кто имеет право снимать старые и вывешивать новые: стен, свободных от бумаги,
Шум становился невыносимым. Все еще не придавая серьезного значения происходящему и злясь из-за того, что мне не дают работать, я в конце концов ушел в город. Там шла обычная, размеренная жизнь.
В европейском по стилю кафе на Сидане мне подали кофе, по которому я так соскучился. Кофе, правда, был довольно скверный, но я обрадовался и такому. Оглядывая зал, я вдруг заметил, что сидящий в углу юноша-китаец в больших очках кивнул мне и пригласил сесть за его столик. Я хоть и удивился этому, но подсел к нему. Он, как и все китайцы, был одет в синее, но вместо обычного для них френча на нем была спортивного покроя куртка, узкие, по европейской моде, брюки, на пальцах сверкали перстни.
— Мы ведь с вами встречались в клубе, — сказал он по-английски.
— Вы ошиблись, — ответил я.
— Простите, я плохо вижу. Разве вы не чилиец? Тогда из какой же вы страны?
— Из Советского Союза.
— Не может быть! Как вы сюда попали? Транзитом? Ведь вы враг правительства.
Слово-«правительство» он выделял и дальше.
— Какой же я враг Китая? — усмехнулся я. — Всю жизнь я занимаюсь изучением китайской культуры. А вы, узнав, кто я, не побоитесь разговаривать со мной?
— Нет, — ответил он. — Во-первых, я болен и очень плохо вижу, поэтому и принял вас за другого человека, а, во-вторых, я не здешний, а из Гонконга. У отца там большой магазин, и мне наплевать на здешние порядки. Я тут тоже гость. Жаль, что из-за болезни я не могу учиться.
Он извлек из карманов несколько антисоветских пропагандистских брошюр, изданных в Пекине на английском языке. Китай завален антисоветской литературой. Эти книжки, брошюрки и журналы выставлены повсюду, где бывают иностранцы: в гостиницах, в магазинах, на вокзалах, в отделах регистрации документов. Китайцы покупают их, а иностранцам такие издания на немецком, русском, английском, французском, японском и других языках навязывают обычно бесплатно.
Антисоветская пропагандистская литература прорабатывается всеми в порядке обязательного усвоения. Китайские студенты учат иностранные языки по пропагандистским брошюрам. Весной в парке я не раз встречал их, когда они монотонными голосами заучивали заданный текст. Вообще бездумная зубрежка — существенная часть обучения китайского студента.
— Вот что мне дают читать, — продолжал мой собеседник. — Мне нельзя читать много, а по-английски я читаю лучше, чем по-китайски. Ваша страна сделала очень много для Китая, это знают все китайцы, не только здешние, но и у нас, в Гонконге.
Я заметил, что наша беседа привлекла внимание посетителей кафе и даже вызвала у них беспокойство. Столики вокруг постепенно пустели, официантки тревожно переговаривались в углу у стойки.
— Вы не спешите? — спросил юноша. — Мне хочется поговорить с вами.
Он принялся рассказывать о своей жизни в Гонконге, жаловался на низкую квоту для китайцев в тамошнем университете, куда принимают свободно только белых, а китайцев — значительно меньше, посетовал на скуку в Пекине, — он явственно ощущает, что окружающие избегают общаться с ним, испытывают какой-то страх. В общем жить ему здесь нерадостно и сложно.