«Культурная революция» с близкого расстояния. (Записки очевидца)
Шрифт:
— Я сопровождаю иностранца, — сказал он. — Это советский стажер.
Видимо, он действительно постеснялся моего присутствия и воздержался от рукоприкладства при таком свидетеле. Но девушка была настроена воинственней.
— Какое это имеет значение?! Я не согласна! Мы должны делать культурную революцию, а не оглядываться на иностранцев, да еще на ревизионистов!
Начальник явно струхнул от такой острой критики и поспешно зашагал вперед, я последовал за ним. У первой боковой аллеи он остановился и предложил мне свернуть в нее: там трудовых команд не было.
Мне
— Здравствуйте, советский друг! — сказал мне на ходу один из них. — Мы помним о нашей дружбе и любим Советский Союз!
Лицо его было серьезно, он смотрел прямо перед собой, а не на меня.
Пробежав еще немного вперед, ребята оглянулись и крикнули по-русски:
— Дружба!
Это слово, сказанное юными китайцами, мне было тогда так дорого и необходимо.
Как-то, возвращаясь к себе в общежитие, я увидел над входом плакат с надписью: «Антиревизионистское здание».
Что-то новое. Но что это означает? Буду просто игнорировать, решил я.
В вестибюле ко мне подошел сотрудник канцелярии:
— Вы читали надпись у входа?
— Читал.
— У вас есть замечания?
— Нет. Меня она не касается. Ведь я иностранец, и ваши внутренние дела не имеют ко мне ровно никакого отношения, — резко ответил я, чтобы пресечь всякие разговоры на эту тему.
А все объяснялось просто. После того как руководство канцелярии по работе с иностранцами было изгнано, молодые сотрудники решили отмежеваться от него этой надписью и заняться «революционной» деятельностью. Они целыми днями заседали, плотно набиваясь в прежний кабинет заведующей, и приняли ряд «великих» решений.
Об одном из них я узнал из объявления, вывешенного на стене: срочно установить доску с изречениями Мао Цзэ-дуна у входа в общежитие. Объявление можно было понять как приглашение иностранцам участвовать в этом «священнодействии». Но охотников среди них не нашлось.
Тогда сюда пригнали команду осужденных. Я возвращался из столовой, когда они начали рыть ямы. Было жарко. Под козырьком подъезда стоял молодой конвоир с красной повязкой и лениво болтал со стариком-привратником. Я поздоровался и спросил конвоира, что за стройка здесь затевается.
— Мы вроем столбы, набьем доски, обтянем их красной материей, а поверх напишем изречения председателя Мао золотыми знаками, — словоохотливо сообщил он мне. — Это будет очень красиво, торжественно и величественно.
— А что за изречения?
Оказалось, что он забыл, какие именно слова вождя будут начертаны. Завтра сюда придут художники и напишут их.
— А кто эти люди? — задал я ему свой обычный вопрос.
— Контрреволюционеры и помещики, — отвечал конвоир.
В самом деле, у одного из землекопов на груди был нашит знак из белой ткани с надписью «помещичий элемент».
— Так, значит, вы помещик, — обратился я к осужденному. — Кем же вы
Пожилой человек, бледный и осунувшийся, в кургузой и нескладной робе растерянно глядел то. на меня, то на конвоира.
— Говори, говори! — милостиво разрешил ему конвоир.
— Я прежде был членом партбюро на историческом факультете, — робко ответил он.
— О, так значит помещиком вы были до Освобождения?
— Нет, до Освобождения я был в восьмой армии.
— Так когда же вы были помещиком? — наивно спросил я.
— Я им никогда не был, но мой отец имел больше двадцати му [2] земли и считался помещиком. Я сам всегда участвовал в революции…
Тут конвоир вмешался в разговор.
2
Му — китайская мера площади, равная 1/16 га.
— Это написано о его социальном происхождении, — ткнул он пальцем в надпись на груди осужденного. — Он вышел из враждебного народу класса. Сейчас во всей его деятельности сказались привычки паразита — все то, что у нас в Китае называется ревизионизмом.
— А вы сами член партии? — осведомился я.
— Нет, но я принадлежу к молодому поколению эпохи Мао Цзэ-дуна! — с нескрываемым самодовольством отвечал конвоир.
— А ведь он стал коммунистом, когда вас еще на свете не было и когда за членство в партии гоминьдановские реакционеры казнили людей. Он уже тогда рисковал жизнью за революцию! — высказал я сотую долю возмущения перед непробиваемой бессовестной демагогией.
Конвоир держался с невозмутимым достоинством истинного победителя.
— Работайте! Живее поворачивайтесь! — прикрикнул он на свою команду и, обратясь ко мне, снисходительно заметил:
— Вам, иностранцам, трудно понять Китай. Вы нас никогда не понимали и не поймете. Вас, наверное, в Советском Союзе считают специалистом по Китаю?
Я отвечал утвердительно, и собеседник хихикнул.
— Конечно, конечно, знающих китайский язык иностранцев совсем немного. Все вы поэтому специалисты, — он лукаво улыбнулся. — Знаете, что сказал про вас премьер Чжоу? Нет? Наш премьер Чжоу говорил об иностранных специалистах по Китаю…
Тут мой собеседник сделал многозначительную паузу.
— Он назвал их дипломированными учеными лакеями американского империализма и современного ревизионизма. Так он говорил. Но главное, он сказал, что их держат для предсказаний, что будет происходить в Китае. Так вот, ни одно их предсказание никогда не сбывается! Так сказал премьер Чжоу. А вы знали, что начнется культурная революция?
— Не знал, — честно сознался я.
— Вот видите! — конвоир был горд и счастлив. — Эти люди, которых нельзя считать людьми, если они не исправятся, кричали о своих заслугах перед революцией. Но кому нужны их заслуги, если они не хотят усваивать идеи председателя Мао? Это же самая худшая контрреволюция. Их ничтожная кучка, и массы легко с ними справятся, но их трудно распознать.