«Культурная революция» с близкого расстояния. (Записки очевидца)
Шрифт:
Его вопрос меня, признаться, озадачил. Пришлось размышлять вслух:
— У нас нет никакого нового названия. Как мы звались коммунистами, марксистами и ленинцами, так и зовемся.
— Ах так. Игнорируете… — проговорил он задумчиво. — Сейчас я вам поясню, в чем дело. Знаете, у нас в Китае часто бывает так, что людям сначала дают высказаться, выдвинуться, проявить себя, а потом уничтожают. Tax было у нас с правыми элементами в 1957 году. Сначала им дали свободу слова, выпускали на собраниях, печатали в газетах, а потом всех либо в деревню выслали, либо опозорили навсегда. Вы знаете об этом?
— Знаю, — сказал
— Значит, знаете, — кивнул он удовлетворенно. — Но так было тогда с правыми. А не будет ли того же сейчас с «левыми»?
— Как с «левыми»? — удивился я.
— Я ведь, знаете, «левый» элемент, — скромно сказал он.
Услышав слово «цзопай», которое теперь часто встречалось в дацзыбао, я посмотрел с любопытством на человека, который до сих пор казался не слишком-то интересным.
— Вы «левый»? Вы из тех, кто призывает уничтожать людей?
— Я не разделяю всех взглядов «левых», — торопливо заговорил он. — Но часто их повторял и всегда держался с ними вместе! Я думал, так безопаснее. Вы не способны понять, что такое наша жизнь. Каждый из нас непрестанно подвергается опасности. У нас каждый год обязательно движение, а стать его жертвой легче легкого. Я с «левыми», чтобы уцелеть самому. Я знаю, вы верите в гуманизм, но у нас гуманизма нет. Это буржуазный пережиток, а у нас только классовая борьба и классовые чувства. Пощады нет. Я думал, что, если буду повторять самые резкие и сильные призывы, меня не тронут.
— А вас тронули? — спросил я.
— Да, вы этого еще не знаете? У нас начали выволакивать на стадион «левых». Это делает «рабочая комиссия». Нас выводят на те самые подмостки, где мы месяц тому назад расправлялись с черным парткомом.
— Не может быть!
— Да, вы же не знаете… «Рабочая комиссия» хотела вывести самого Тань Ли-фу. Он у нас самый известный и речей говорил больше всех. Так вот, тридцать человек вышли за ним на помост и стали вплотную, повторяя, что у нас одно тело и одна душа! А когда выводили одного студента, он боролся и выцарапал глаз члену «рабочей комиссии».
Я молчал.
— Вы не верите, — обиделся он, — но я говорю правду. «Рабочая комиссия» хочет нас уничтожить. Может быть, культурная революция тоже ловушка для доверчивых, как и движение «ста цветов», кончившееся уничтожением правых элементов? Вы не знаете? Что думаете вы, советский человек, о культурной революции?
— Я думаю, что ваше движение, которое вы так назвали, не имеет отношения ни к культуре, ни к революции.
— Я не думал об этом, — сказал он. — Культурная революция — политическая борьба, культурная — потому, что она началась в вузах, а революцией мы называли все что угодно. У нас любая борьба называется революцией. Мы говорим, что революция идет непрерывно. Я вот и хотел посоветоваться, что мне делать. Вы не знаете, что будет с «левыми»? Что говорят иностранцы? Что думаете вы сами, советские?
— Так вы стали «левым» из страха? — ответил я вопросом на вопрос.
— На это ответить не просто. — Он нисколько не обиделся. — Хочется пожить спокойно, заниматься любимым делом — ведь я преподаватель. У меня семья и квартира, я преподаю на факультете иностранных языков. А у нас каждый год — новое движение, и уж не знаешь, что делать,
— Невеселая жизнь, — сказал я. — Но к чему же убивать людей и издеваться над ними?
— Что поделаешь — классовая борьба, так это у нас называется. Вообще-то мы не убиваем, но случается.
Подумав немного, он продолжал:
— Вот уже семнадцать лет Китаем управляют именем Мао Цзэ-дуна. И что же? Когда мы свергали прежний партком — теперь мы зовем его черным, — мы свергали его именем Мао. А как же партком управлял нами прежде? Тоже именем Мао! Вы знаете, эти парткомовцы все выдвинулись в 1962 году, когда у нас в университете боролись с правыми оппортунистами. Так они называли друзей Советского Союза. Они тогда клялись именем Мао Цзэ-дуна, и им верили. Теперь они продолжают кричать — председатель Мао! председатель Мао! — а им уже не верят. Мы так им и говорим: «Врешь, сволочь! Ты — негодяй, предатель!» А кого он предал? Опять-таки председателя Мао! А что же думает сам председатель Мао? О, если б знать это! Сейчас нас, «левых», преследуют за то, что мы были застрельщиками и активистами культурной революции. Говорят, что мы карьеристы и демагоги. Но разве мы не верим в председателя Мао? Мы верим! А если молодой человек хочет выдвинуться — что в этом плохого? Он же делает революцию, и, по-моему, справедливо, чтобы его выдвинули. Можно, конечно, не участвовать ни в чем, но тогда тебя могут схватить и спросить, почему не участвуешь? А начнешь участвовать — и тебя спросят, почему участвуешь? И что ответить? Да ведь здесь у нас — все за председателя Мао! Кто был против, тех уже давно нет!
— Значит, ваша непрерывная революция — это теоретическое обоснование непрерывных репрессий, — сказал я.
— Что поделаешь, — хмыкнул он. — В ходе революции действительно погибают многие. Но ведь еще Конфуций говорил, что в Китае слова не отвечают понятиям, и требовал, как он выражался, исправления имен… Может быть, наша непрерывная революция, нынешний этап которой именуется культурной, положит начало этому исправлению имен!
— Но ведь идея непрерывной революции — идея старая, ее выдвигал еще Троцкий. А вот практика ее, она, действительно, целиком ваша.
— Так вы осуждаете то, что происходит у нас, да? И то, как поступаю я, тоже, да? А что бы делали вы на моем месте? — спросил он. И вид у него был испуганно-виноватый и жалкий.
— Не знаю, — сказал я. — Но если у человека есть какие-то политические убеждения, то он их должен придерживаться до конца. Менять взгляды каждый год! Да ведь это просто непостижимо!
— У нас иначе не проживешь, — сказал он бесцветным голосом.
Помолчав немного, он заговорил снова, глядя куда-то в сторону:
— Четыре года прошло после голода. Всего четыре года назад мы ели траву, листья и кору. Это было время «большого скачка» и «народных коммун». А тут еще на нас обрушились стихийные бедствия. Не было китайской семьи, в которой бы кто-нибудь не умер. Народ только-только начал забывать голод. Только все стало налаживаться, и вот — культурная революция! Опять беда…
— Если бы у вас каждый год не организовывали какого-нибудь «движения», отрывающего людей от работы, если б ценили тех, кто работает по-настоящему, жизнь в Китае была бы несравненно лучше… — не удержался я, сразу же досадуя на себя за это.