Культурное наследие русского зарубежья в диалоге цивилизаций XV – начала XX веков

Пархоменко Татьяна Александровна

Многочисленные земли Российской империи были сплочены стремлением к существованию в едином сильном государстве, способном защитить всех их подданных, которые ради этой высшей цели готовы были отказаться от самостоятельного независимого существования. Но это был лишь идеал, а в жизни стал наблюдаться раскол России «на две половины: одну народную, которая ничего кроме своего русского не знала, и другую космополитическую, которая своего русского почти вовсе не знала» [217] . К ней частично принадлежала и верховная власть, о чем говорил такой факт: когда императрица Елизавета Петровна взошла на престол, то «послала на Камчатку штабс-фурьера Шахтурова, с тем чтобы он доставил к ее коронации (т. е. через полтора года) шесть пригожих, благородных камчатских девиц. Представления царицы о размерах собственной империи были приблизительными: только через 6 лет (и на 4 года позже коронации) царицын посланец с отобранными девицами достиг на обратном пути Иркутска…» [218] , из которого до Петербурга ему надо было еще ехать и ехать.

217

Леонтьев К. Н. Грамотность и народность // Леонтьев К. Н. Записки отшельника. М.: Русская книга, 1992.

С. 382.

218

Эйдельман Н. Я. Грань веков. С. 8.

Никогда ранее Русь не была так разделена на элитарную и народную как в XVIII веке, при этом стеной непонимания между ними явилось иностранное, главным образом западноевропейское, влияние, принесшее высшему классу просвещение, вольности и комфорт, а народу – рабство в форме крепостной зависимости. И хотя Петр I широко открыл доступ во дворянство людям простого происхождения, если те обладали деловыми качествами, талантами и знаниями, это не меняло общей социокультурной ситуации в стране, поражавшей иностранцев своими резкими контрастами, оппозицией доморощенного русизма и западного европеизма. С эпохи Петра I часть русского дворянства стала жить на два дома – отчий и заграничный. При этом для некоторых соотечественников пребывание на Западе превратилось в вынужденную меру, обусловленную страхом опалы царя, ибо рассеянные «по всем главным промышленным городам Европы… десятки русских учеников, за обучение которых Петр дорого платил иноземным мастерам», своим небезгрешным «поведением приводили в отчаяние приставленных к ним надзирателей» и, например, «учившиеся в Англии нашалили так, что боялись воротиться в отечество. В 1723 г. последовал одобрительный указ, приглашавший шалунов безбоязненно воротиться домой, во всем их прощавший и милостиво обнадеживавший в безнаказанности, обещавший даже награды “жалованьем и домами”», но ему мало кто верил [219] .

219

Ключевский В. О. Соч.: в 9 т. IV. Ч. IV. С. 102, 228.

Нерадивые студенты были и в более поздние времена, их, в частности, видел в Лозанне Н. М. Карамзин, писавший о «наших любезных соотечественниках», которые «вместо того, чтобы успевать в науках, успевают в шалостях», и поэтому советовал не посылать «детей своих в Лозанну, где разве только одному французскому языку можно хорошо выучиться. Все прочие науки преподаются в немецких университетах гораздо лучше, нежели здесь… Нигде способы учения не доведены до такого совершенства, как ныне в Германии; и кого Платнер, кого Гейне не заставит полюбить науки, тот конечно не имеет уже в себе никакой способности» [220] .

220

Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. Л.: Наука, 1984. С. 149.

Частой причиной невозможности вернуться в Россию были долги и отсутствие средств на дорогу, как, например, у студента Петра Витинского. Он смог покинуть Париж только благодаря материальной помощи в тысячу ливров архимандрита Святотроицкой лавры Флоринского, который в 1743 году передал деньги незадачливому соотечественнику через сестру русского посла во Франции А. Д. Кантемира. При этом не всегда бедность студентов объяснялась их мотовством, она, порой, коренилась в алчности их наставников, оставлявших себе большую часть средств, которые выделялись правительством России на обучение русского юношества. Так было, в частности, с Ф. В. Каржавиным, учившимся во Франции в 1754–1765 годы и находившимся на попечении книгопродавца Ж.-Т. Гериссана.

Гериссану Коллегия иностранных дел при Парижской миссии переводила жалование Каржавина в тысячу ливров, которое он большей частью присваивал себе и не давал Федору, отправленному им в пансион профессора Жана Вовилье, практически ничего. После жалоб Каржавина наставника сменили, но положение стало еще хуже: «Отчаяние, в которое повергает меня нищета, – писал Федор 1 января 1765 года из Парижа, – принуждает меня просить вас немедленно вызвать меня в Россию. С января месяца 1764 года до настоящего времени получил я лишь 100 рублей, да и эти деньги остались у секретаря г-на Хотинского, который, полагая себя моим воспитателем и опекуном, присвоил их несправедливо, под предлогом моего беспорядочного поведения, которое он ничем не может подтвердить. Одним словом, у меня ничего не осталось, чтобы оплатить долги, в этом году продал я все вплоть до постели, а сам спал в течение 3-х месяцев на соломе; я хочу немедленно вернуться в Россию, и если ни к чему не способен, то буду лучше солдатом, ибо это моя последняя надежда» [221] . Солдатом Каржавин не стал, а, окончив Сорбонну, прославился в качестве переводчика, литератора, путешественника, в 1773–1789 годы жившего не только в Европе, но и в Вест-Индии, на острове Мартиника Карибского моря Атлантического океана.

221

Письма русских писателей XVIII века. С. 235.

Несмотря на трудности заграничного существования, многие учившиеся в Европе русские студенты смогли получить прекрасное образование и сделать себе имя в науке и культуре, например первый русский президент Петербургской академии наук К. Г. Разумовский, президент Академии художеств, директор Публичной библиотеки А. Н. Оленин, автор первого фундаментального труда по истории России В. Н. Татищев или первые русские академики как в области науки – М. В. Ломоносов, В. Ф. Зуев, П. Б. Иноходцев, И. И. Лепехин, Н. Я. Озерецковский, С. Я. Румовский, так и живописи – А. П. Лосенко и Г. И. Угрюмов. Некоторые «птенцы гнезда Петрова», выучившись в Европе, проявили себя на военном, государственном и дипломатическом поприще, в частности учившийся в Оксфорде и ставший генерал-адъютантом князя Потёмкина Иван Родионович Кошелев, или князь Борис Иванович Куракин – генерал-майор, ветеран Северной войны, первый постоянный русский посол за рубежом, представлявший интересы России в Риме, Лондоне, Ганновере, Гааге и Париже. Скончавшись в 1727 году на посту русского посла во Франции, Б. И. Куракин оставил после себя большое литературное наследство, включавшее работы самых разных видов и жанров: «Дневник и путевые заметки князя Бориса Ивановича Куракина. 1705–1707», «Записки князя Бориса Ивановича Куракина о пребывании в Англии, отъезде в Россию к армии, путешествие с царем Петром Алексеевичем в Карлсбад и о назначении своем на съезд в Утрехт. 1710–1711–1712», «Записка князя Б. И. Куракина об отношениях держав и делах политических. 1718 г.» и другие, но самое важное – автобиография «Жизнь князя Бориса Ивановича Куракина им самим

описанная», рисовавшая яркую картину взаимоотношения России с внешним миром конца XVII – первой четверти XVIII века [222] .

222

Литературное наследие Б. И. Куракина в России было издано его потомком Федором Алексеевичем Куракиным: Архив князя Ф. А. Куракина / под ред. М. И. Семевского. Т. 1–10. СПб.: Тип. В. С. Балашева, 1890–1902.

Б. И. Куракин. Гравюра Петера Гунста 1717–1721. Петербург, Эрмитаж.

Русская знать, выезжавшая за рубеж по служебным, коммерческим, личным делам, на учебу, отдых, для «поправки плохого самочувствия» и так далее, обустраивалась на Западе всерьез и надолго: покупала земли, возводила дома и дворцы, собирала книжные и художественные коллекции, устраивала грандиозные балы, что привело к рождению мифа о сказочном богатстве России. Да и как ему было не возникнуть, если, например, только один светлейший князь А. Д. Меньшиков держал в Амстердамском и Лондонском банках 9 млн рублей, а также бриллианты и драгоценности на сумму в 1 млн рублей, и это притом что весь государственный бюджет России в 1724 году равнялся 6 млн. 243 тыс.197 рублям [223] . Именно с эпохи Петра I начался вывоз капиталов за рубеж, позволявший русской элите не отказывать себе в Европе практически ни в чем. Так, в Париже Карамзин встретил однажды некоего русского «Г. У.», как ему показалось небогатого, но тем не менее сумевшего «собрать прекрасную библиотеку и множество редких манускриптов на разных языках», среди которых имелись «оригинальные письма Генриха IV, Людовика XIII, XIV и XV, кардинала Ришелье, английской королевы Елизаветы и проч.», завораживавшие любителей старины и заставлявшие прицениваться богачей [224] . Всеобщее восхищение в Париже вызывала и княгиня Е. К. Голицына (урожденная Кантемир), в доме которой собирался высший свет и творческая элита Франции, оставившая потомкам ее яркий художественный образ.

223

Лабутина Т. Л. Указ. соч. С. 25.

224

Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. С. 275.

Подтверждали миф о русском изобилии и небывало щедрые условия контрактов, заключавшихся с иностранцами, по которым им выплачивались большие оклады, давались казенные квартиры, предоставлялось право в любой момент уехать домой со всем нажитым в России имуществом. Например, договор шотландского профессора Абердинского университета, математика, астронома и специалиста в морских делах Генри Фарварсона (Henry Farquharson), с которым царь познакомился в Лондоне в 1698 году, предусматривал выплату за каждого русского ученика 50 фунтов стерлингов, предоставление готовой квартиры и выдачу кормовых денег [225] . За десять лет Генри Фарварсон, как отмечалось в его письме графу Ф. М. Апраксину от 10 января 1710 года, выучил и отправил на стажировку в Англию 50 учеников, следовательно, его доход составил 2,5 тыс. фунтов стерлингов, и это не считая оплаты работ по написанию и редактированию учебной литературы [226] .

225

Жизнеописания первых российских адмиралов или опыт истории российского флота. Ч. 1. СПб.: Морская типография, 1831. С. 71.

226

Там же. С. 72.

Портреты Екатерины Голицыной кисти Ж.-М. Натье Париж, 1757 и кисти Л.-М. ван Лоо, 1759.

Очень высоко ценил Петр I французских мастеров, снискавших громкую известность в Европе. В 1716 году царь пригласил в Россию «знаменитого в свое время французского архитектора Леблона, “прямую диковину”, как называл его сам Петр, дал ему в Петербурге казенную квартиру на три года и жалованья 5 тысяч рублей… с правом выехать через пять лет из России со всем имуществом беспошлинно» [227] . Правда, такие деньги платились не всем и, например, итальянский архитектор Доменико Трезини, прибывший в Россию в 1703 году, получал в пять раз меньше, однако жизнь его сложилась намного удачнее, чем у Жана-Батиста Леблона, скончавшегося через два года после приезда в Петербург, тогда как Трезини прожил в России тридцать лет и умер в начале 1734 года в собственном особняке на Университетской набережной, оставив после себя талантливых русских учеников и большое культурное наследство.

227

Там же. С. 101.

Вместе с Доменико Трезини в 1703 году в Россию прибыла большая артель мастеров, работавших не только по заказам Петра I, но и русской знати, в частности Бориса Алексеевича Голицына, у которого в одной только подмосковной усадьбе Дубровицы трудилось «более сотни иностранцев – поляков, немцев, итальянцев» [228] . Там с 1690 года архитектором Тессингом велось строительство каменного храма, призванного отражать европейские вкусы князя и быть не таким, как у всех, над чем работали Пьетро Джемми, Галеас Квадро, Доменико Руско, Карло Феррара. В результате получилась русская церковь в западном убранстве итальянского барокко и северного ренессанса, восторгавшая европейца Б. А. Голицына, но сильно смущавшая православных людей «прелестью латинской». Все сомнения и вопросы снял Петр I, приехавший 11 февраля 1704 года в усадьбу Дубровицы вместе с царевичем Алексеем и местоблюстителем патриаршего престола, митрополитом Стефаном Яворским. Их высочайшее освидетельствование завершилось торжественным освящением Знаменской церкви, которая стала уникальным произведением русского церковного зодчества и, благодаря своим западным реминисценциям (в скульптуре, резьбе, лепнине), наглядным выражением россики.

228

Красилин М. Знаменская церковь в Дубровицах // Наше Наследие. 1991. № V (23). С. 143.