Курсант: Назад в СССР 14
Шрифт:
Гриша Лазовский продолжал юлить на допросах, строя из себя безобидного дурачка. Но я уже знал — никому из этой семейки верить нельзя. Пора было копать глубже.
И я решил проверить место работы Анны Васильевны Лазовской — Нижнелесовский детский дом.
Заведующая детдома встретила меня с подозрительной радушностью. Елена Семёновна — грузная женщина в платье в крупный горошек, на плечах паутинка шали, несмотря на жару (видимо, для стиля). Вечная испарина на лбу, за версту несло приторноыми духами
— Андрей Григорьевич, — запела она. — Садитесь, у нас тут всё спокойно, дети — золотые! Даже трудные подростки теперь у нас как шёлковые…
— Благодарю, Елена Семёновна, — кивнул я сухо. — Но я пришёл не за чаем. Хотел бы побеседовать с воспитанниками Анны Васильевны Лазовской.
На лице её что-то дёрнулось. Неуверенная улыбка угасла.
— Так она… на больничном, — всплеснула руками заведующая. — Давление. Нервы. Ну, сами понимаете, сына посадили…
— Его никто не сажал, — поправил я и улыбнулся. — Он находится под следствием. Под арестом.
— Но он же, простите… дурачок. Хи-хи… Это все знают. Чего с него взять-то?
— А с его психическим состоянием будет разбираться судебно-психиатрическая экспертиза. Умственная отсталость — это не повод совершать преступления.
Она замялась.
— Всё равно… стресс, конечно… Вот Анна Васильевна и не выдержала.
— Ничего, пусть её и нет, я поговорю с детьми. С ее воспитанниками.
— Так уже говорили же, — всплеснула полными руками заведующая. — Приходил от вас парень. Интересный такой. Лихой вид, как у матроса. Кажется, Погодкин.
— Погодин, — поправил я. — Действительно приходил. Но я хочу побеседовать со всеми. А не с двумя-тремя.
И снова на щекастом лице заведующей промелькнула тень, но тут же она натянула улыбку, подчёркнутую ярко-красной помадой.
— Мы их завтра можем собрать, конечно… или даже позже… Вы только скажите, когда…
— Нет, — сказал я жёстко. — Здесь. Сейчас. Без вас и без кого-либо из педагогов.
Елена Семёновна вздохнула так тяжело, что приподнялась ее безразмерная грудь. Но, понимая, что спорить бесполезно, заведующая кивнула и повела меня к нужной группе.
Жилая комната воспитанников детского дома, куда я вошел, ничем не была примечательна: длинная, с выкрашенными в казенный серо-голубой цвет стенами, рядами железных кроватей с заправленными покрывалами. У окна стоял облезлый стол с парой деревянных стульев. На полу — затёртый до дыр линолеум. В воздухе стоял запах хлорки и старой мебели.
Ребята тут собраны разного возраста. Кто-то лет семи-восьми, кто-то постарше, есть и подростки — те уже почти с усами. Они с интересом уставились на меня.
Я зашёл в комнату, коротким жестом выпроводил заведующую, плотно прикрыл за собой дверь и окинул взглядом детей.
— Здравствуйте, ребята, — сказал я спокойно и дружелюбно. — Меня зовут Андрей Григорьевич. Я майор милиции. Приехал из Москвы.
Некоторые подростки насторожились, кто-то быстро отвёл глаза.
— Давайте поговорим по-честному, — продолжил я, делая шаг вперёд. — Мне нужно знать, как у вас здесь всё устроено. Никто вас за правду не накажет. И ничего плохого с вами не случится. Обещаю.
Я сделал паузу, глядя в глаза ближайшему парнишке.
— Мне кажется… вас тут иногда обижают. Это так?
В комнате повисла тишина — не спокойная, тяжёлая. Кто-то отвёл взгляд. Кто-то нахмурился. Но я знал: первые слова — самые трудные. Потом потянется нить.
Секунды тянулись. Я молчал, давая им время. Не торопил, не давил.
Первым не выдержал паренёк лет двенадцати, щуплый, с вечно сбивавшейся на лоб чёлкой.
— Иногда… бывает, — выдохнул он, не поднимая головы и теребя пуговку рубашки.
— Расскажи, — спокойно попросил я. — Кто именно и как? Не бойся… Я здесь, чтобы помочь. Чтобы такого больше не было.
Мальчишка шмыгнул носом, бросил косой взгляд на дверь, на товарищей.
— Анна Васильевна… — пробормотал он. — Она… если кто не слушается — в угол ставит. На колени. Долго.
Я кивнул, чтобы не сбить его с мысли.
— Ещё что?
Тут заговорил другой, старше, с жёстким взглядом, худощавый, с разбитой губой и веснушками.
— У неё палка была, — сказал он, глядя мне в лицо почти вызывающе. — Тонкая такая, пруток. Била по пальцам. Или по спине. Если сильно разозлится. Получалось больно.
— Вот как…. Часто била? — спросил я.
— Смотря кого, — ответил пацан. — Кто слово поперёк скажет — тому сразу. Кто молчит — того только в угол. А если совсем психанёт, могла по губам этой палкой полоснуть. Вот у меня губа и разбита.
Шевеление пробежало по группе. Один, самый младший, тихонько всхлипнул.
Я присел на корточки перед ними, чтобы быть на уровне глаз.
— Никто из вас на это не жаловался? — спросил я мягко.
Мальчишки переглянулись. Щуплый ответил за всех:
— Боялись. Она… когда злится, страшная. И заведующая за неё. Говорили: молчите, а то хуже будет. Ей-то хорошо, что дисциплина железная.
Я тяжело выдохнул, медленно поднялся.
— Вы молодцы, что рассказали, — сказал я твёрдо. — И слушайте внимательно: я за вами присмотрю. Больше никто не посмеет вас тронуть. Ни палкой, ни в угол поставить.
Они сидели, переглядываясь, в их глазах появлялось что-то похожее на благодарность. Несмотря на то, как непросто им жилось, многие готовы были мне поверить.