Курсант: Назад в СССР 14

Дамиров Рафаэль

Светлана задумалась, а её взгляд стал сосредоточенным и собранным. Видно было, что она включилась в рабочий режим и перебирает в уме возможные объяснения, опираясь на профессиональный опыт.

— Методика подавленного авторитета? Или… психологическое подчинение? — сама себе пробормотала она. — Но нет… Что-то не складывается.

Она покачала головой. Глядя на неё, я понял — даже у человека с её подготовкой пока нет ответа, как же Анна Васильевна может быть такой разной.

— С воспитанниками разговаривал? — спросил я Федю.

— А как же…

— Со сколькими

поговорил?

— С одним.

— Мало… — я даже рукой махнул.

В самом деле, непредставительная выборка.

— А что с ними разговаривать, я с педсоставом общался, все выяснил. Эти малолетки при ней стали как шелковые. Никто не матюкается, никто не бузит. Я вот с одним из них как раз и перекинулся словом — парень лет четырнадцати, дерзкий с виду. Так как только услышал, что я, мол, к Анне Васильевне — сразу как будто подменили. С лица ухмылочка вмиг слезла. Говорит: «Мы стараемся, стараемся не подвести».

Я прошёлся по комнате, раздумывая, остановился у окна. Там за стеклом, во дворике, строились на развод ППС-ники.

Света подошла ко мне, обняла сзади, прижалась:

— Думаешь, не такая она уж и безобидная?

— Пока не знаю, — ответил я. — Но проверим. Завтра поедем туда. Без предупреждения. Пообщаемся с детьми. С ней тоже — отдельно. Я сам с ней поговорю.

— Я с тобой, — добавила Света. — Хочу посмотреть на неё вживую. Не как на жену Лазовского, а как на воспитателя. И лучше мне с ней поговорить.

На секунду я задумался.

— Хорошо, — кивнул я. — Федя, спасибо, хорошая работа. Иди, занимайся своими делами.

— Да я так-то свободен на сегодня уже…

— Иди, — кивнул я на дверь.

— А-а… Ну всё, пошел, пошел, — Погодин натянул кепку и попятился к выходу. — Но я через полчасика зайду, у меня вафли есть, чаек попьем.

— Брысь! — прикрикнула на него Света, и опер испарился.

Когда дверь захлопнулась, мы с женой ещё обнялись и поцеловались. Помолчали. Но в голове роились всё больше мысли о работе.

Теперь у нас появилась новая точка интереса: тихая, незаметная женщина по имени Анна Васильевна. Которая почему-то держала в кулаке самых отмороженных подростков города. И делала это не криком, не ремнём, а чем-то другим. И я хотел знать — чем. Странная семейка эти Лазовские.

* * *

Ближе к вечеру Горохов собрал летучку. Обсудить наработки, что сделано, дальнейшие планы — и высказаться по версиям и догадкам.

— Так, товарищи, — Никита Егорович, ослабив галстук, мерил шагами кабинет, привычно. — Ситуация у нас непростая. Я бы даже сказал — патовая.

Мы сидели у стены на жёстких стульях и наблюдали, как шеф хмурился и тёр лоб, будто пытался прямо сейчас силой мысли вскрыть тайны Чёрного озера.

Я рассказал своим всё (доверял им, как себе): о законсервированной лаборатории, о пропавших запасах вещества. Но, по большому счёту, это не приблизило нас к разгадке исчезновений. Все уже понимали — пропавшие, скорее всего, мертвы. И подтверждение тому у нас было. Это — сердце, найденное под кроватью Григория Лазовского, которое лежало сейчас в морге.

Экспертиза установила группу крови — она совпадала с группой крови Валентина Ефимовича Мельникова, геохимика, которого мы с Орловым искали после его исчезновения. Мы видели его лагерь, нашли дневник, нашли диктофон. Даже нашли его труп, вот только он потом исчез… и до сих пор нигде не появился. И всё, что у нас есть, — это фрагменты одной большой, грязной и кровавой головоломки.

— Я вот, что думаю… — Горохов остановился и обвел нас вопросительным взглядом. — Если люди пропадали, а тела не находили, значит, их прятали? Но где и зачем?

И тут меня словно осенило.

— Я знаю где, — и даже хлопнул себя по лбу.

Получилось звонко, и все обернулись.

— Ну? — с надеждой уставился на меня шеф, знал, что попусту брехать не буду, знал, что, как правило, мои версии почти всегда подтверждались. — Говори, Андрей Григорьевич.

— А что, если все эти пропавшие… — я встал и тоже стал прохаживаться, — те, кого не нашли. Что, если они на дне?

Федя моргнул, Горохов поскреб лысинку, Света поджала губы, а Катков стал что-то усердно черкать в блокноте.

— Э-э… В каком смысле? — шеф мял кончик галстука в пальцах.

— В самом прямом, — сказал я. — В воде. В Чёрном озере.

Он нахмурился, но не перебивал. А я уже думал вслух, вышагивая взад-вперед:

— Подумайте сами… Все даты совпадают: исчезновения людей и периоды, когда озеро «чернело». Сначала мы списывали это на случайность. Потом — некий ритуал, но — зуб даю, это не совпадение, это система. Расчёт.

— Не понял… — подал голос Катков.

— В момент, когда вода становится чёрной — а мы знаем, что это связано с химическими процессами в озере — там ничего не видно. Пропадает вся, так сказать, визуальная проницаемость. Отсутствие рассеянного света, зеркальной поверхности, даже слабых бликов — это идеальная среда, чтобы замаскировать следы. В такой воде можно утопить хоть чемодан, хоть тело — и ничего не заметят.

— Ну да, ну да… — пробормотал криминалист и тоже стал накидывать свои мысли. — Состав воды сам по себе может ведь влиять и на процессы разложения. Если там высокая концентрация химических соединений, возможно, сероводород, то дело такое — может идти своего рода анаэробное консервирование тканей. В таких условиях трупы не всплывают, как обычно. Нет газообразования, нет брожения. То есть тело не пучит, и оно остаётся на дне. Действительно, очень удобно прятать тела.

Никита Егорович одарил его хмурым взглядом. Конкретные версии он любил — но когда всё вот так нехорошо сходилось…

— Получается, убийства происходили по графику почернения — как по расписанию, — кивал я. — Потому что именно в такие дни вода становится маскировкой. Спрятать труп — проще всего именно тогда. И если мы правы, то на дне Чёрного озера сейчас может быть… всё, что угодно. И ответ — тоже там.

— Ты хочешь сказать, что их сбрасывали в воду именно в те дни, когда озеро становилось мутным? То есть, когда вода темнела? — медленно переспросил Федя. — Чтобы скрыть следы?