Квест в стране грёз
Шрифт:
— Почему ты захочешь от него избавиться? — удивился я.
Лиза слабо улыбнулась.
— Я тоже задала этот вопрос. Вот тогда-то настоятель и рассказал мне легенду… Только это не легенда.
Я тоже постарался улыбнуться.
— Ты говоришь загадками.
— Я только сейчас начинаю понимать. Эта история… она ведь слишком похожа на правду.
Что-то в ее лице мне не понравилось. Может быть, тень фатализма, омрачившая его черты.
Я не хотел видеть это выражение. Протянув руку, я хотел коснуться ее плеча, но она сидела слишком далеко. Я положил ладонь на ее колено, но потом, сообразив, что этот жест приобретает совсем другой
— Я не хочу, чтобы ты страдала, — тихо сказал я.
Она медленно покачала головой.
— Теперь я понимаю. Это было предрешено.
— Нет ничего предрешенного, — возразил я
Лиза улыбнулась, и в улыбке ее была такая печаль, что у меня сжалось сердце. Я бы все отдал сейчас, чтобы не видеть на ее лице эту улыбку.
— Настоятель сказал мне, что этот меч очень старый. Ему почти четыре века, по европейскому летоисчислению его выковали в самом начале семнадцатого столетия. Причем изготовлен он был не просто так, как всякое другое оружие, а с определенной целью. Вот здесь он и рассказал мне эту легенду. По его словам, восемь совершенномудрых, которых вдохновляли свыше восемь небожителей, сотворили великий ритуал, целью которого было создание оружия для поддержания равновесия между светлыми и темными сторонами миропорядка. Настоятель говорил очень витиевато и образно, многое я не восприняла, многое просто забыла, поэтому рассказать могу только так, как понимаю эту легенду сейчас… — Теперь ее голос был совершенно спокоен, даже деловит, что создавало разительный контраст со смыслом ее слов. — В мире есть добро и есть зло, и вместе они образую естественный и гармоничный миропорядок. Но зло по природе своей агрессивно и склонно к экспансии. Если его не сдерживать, то оно распространится сверх меры и нарушит естественное течение жизни. Чтобы этого не происходило, в миропорядок были заложены некие регуляторы, одним из которых и является этот меч. Когда зло в мире разрастается до опасных пределов, то меч вступает в действие, устраняя его носителей и восстанавливая таким образом гармонию миропорядка. А хозяином этого меча может быть только особый человек. Я не помню, что он точно говорил, но тогда мне показалось, что это просто неудачный перевод…
Мне пришлось выдержать еще одну паузу, прежде чем нарушить сгустившуюся тишину очередным неизбежным вопросом:
— Так что же он сказал?
Лиза вздохнула, и даже в звуках этого вздоха мне почудилось обреченность.
— Он выразился очень странно. Что хозяин меча должен обладать такими качествами, из-за которых он в конце концов перестанет быть человеком.
Я пожал плечами.
— Как-то непонятно.
Лиза улыбнулась, слабо и жалко.
— А я уже все поняла.
На этот раз пауза растянулась, казалось, в бесконечность.
Я не знал, что еще можно сказать, о чем спросить — автомат, заставляющий меня подавать свои реплики в нужных местах, явно сломался. У меня, конечно, были вопросы, но — свои, относящиеся к нашему расследованию, а не к ее истории, и я очень хорошо чувствовал, что задавать их сейчас — не время.
Молчание, затянувшись, стало невыносимым. Сгустившаяся тишина давила на затылок и плечи. Лиза сидела передо мной, почти полностью обнаженная и совершенно неподвижная, как холодное мраморное изваяние.
Что-то странное было в ее рассказе, тягостное, гнетущее, как черта, перейдя которую, человек вступает
Она смотрела на меч — держала его в руках твердо, неподвижно, без всякой дрожи, и огромными глазами, в которых мерцало голубоватое пламя, смотрела на покрытый иероглифами клинок.
Мне внезапно показалось, что мой личный контракт со Смертью, контракт, по которому я поставлял своей хозяйке новую пищу, а взамен получал для себя все новые и новые жизни, — практически ничто по сравнению с тем договором, который взяла на себя эта женщина.
Потом я мысленно встряхнулся.
Это всего лишь усталость. Чудовищный разгул насилия в этом городе, за которым, конечно, скрывались чьи-то еще более чудовищные деяния и, наверняка, совсем уж кошмарные замыслы, требовали холодного рационального расследования, а отнюдь не погружения в тягостные эмоции и мистические переживания.
И все же, для того, чтобы просто нарушить собственную оцепенелую неподвижность, мне понадобилось совершить огромное усилие.
Я проверил уже всю свою одежду и теперь, подняв с влажного бетона кроссовки, принялся обследовать их.
Через полминуты, убедившись, что они не скрывают в себе ни одной из известных мне разновидностей миниатюрных радиопередатчиков, даже самых незаметных, замаскированных, скажем, под декоративную нашивку или кожаную деталь, я сообщил нарочито деловым тоном:
— Все чисто. На мне ничего нет.
Лиза, казалось, очнулась от глубокого сна и посмотрела на меня с недоумением.
— Чего нет?
Слава богу, голос ее звучал сейчас вполне обыденно.
— Передатчик должен быть где-то на тебе.
Она задумчиво посмотрела на ворох одежды перед собой.
— Я ведь тоже ничего не нашла. Похоже, ты ошибся.
Нахмурившись, я вновь пробежал в уме по всей цепочке своих умозаключений. Нет, мой вывод был единственным возможным объяснением того, что раз за разом происходило с нами.
— Давай я проверю, — сказал я.
Мы одновременно посмотрели друг другу в глаза. Я чувствовал себя идиотом и все же никак не мог признать очевидное. Конечно, передатчик, особенно такой простой конструкции, как радиомаячок, можно спрятать и непосредственно в человеческом теле, но в таком случае, как правило, его носитель знает об этом.
Может быть, Лиза сама ведет какую-то игру? А может, она и вообще — одна из них?
Я тут же выкинул эти вопросы из головы, потому что безошибочно разглядел в них приступ паранойи — профессиональной болезни, обязательно обостряющейся на каждом очередном задании.
Кем бы ни была эта женщина на самом деле, но при нападениях она первая подвергалась смертельному риску. Следовательно…
Вдруг я увидел тревогу в ее глазах. И не просто тревогу, а самый настоящий страх.
Мы по-прежнему глядели друг на друга, и все ее чувства были передо мной, как на ладони.
— Неужели?! — прошептала она с откровенным ужасом.
И, наверное, какая-то информация пробежала по связывающей нас невидимой нити, потому что в ту же секунду я понял, о чем она подумала.
Мы оба, одновременно, опустили глаза.
Она медленно подняла руки, так что меч оказался у нее на уровне груди.
Клинок, гарда — там его быть не могло.
Меч опустился, уперевшись острием в бетон.
Рукоять была отделана пожелтевшей от времени слоновой костью. Шаровидное окончание было металлическим.