Квинтет из Бергамо
Шрифт:
— Синьора, я... — заговорил он, встав и низко поклонившись вновь прибывшей.
Но та, не дав ему продолжить, приложила к губам восковой палец, на котором сиял приличных размеров бриллиант, и всячески пыталась заставить его замолчать.
— В чем дело, что случилось? — помимо своей воли шепотом справился веронец.
— Тсс!.. — прошипели бесцветные губы. — Тихо, не то они могут нас услышать.
— Ах вот как?..
Дама властным жестом указала гостю на кресло и сама уселась рядом с ним.
— Где ты так долго пропадал?
Сбитый с толку этим
— Ведь ты же мне говорил, — даже не заметив смущения собеседника, продолжила она, — вот увидишь, милая Клелия, как только зацветут настурции...
Ага, значит, это бабушка.
— Правда?.. Я действительно... в общем, я что, действительно говорил вам про настурции?
— Неужели ты забыл?
— Вообще-то...
— Вот уж не думала, что ты сможешь забыть...— печально улыбнулась она, — а ведь я так долго тебя ждала... Вот уж больше тридцати лет, как я жду твоего возвращения... Ты ведь обещал мне, Серафино...
— Се... Серафино? — чуть не подавился Тарчинини.— Ma che! Но меня, синьора, зовут вовсе не Серафино!
Она рассмеялась каким-то надтреснутым смехом, напомнившим Ромео звук расстроенного клавесина.
— Понимаю, тебе пришлось изменить имя, иначе от них не скроешься... Как тебя теперь называют?
— Аминторе.
— Аминторе... — тихонько повторила она.— Аминторе... И давно ты скрываешься под этим именем?
— Да нет... не очень. Но уверяю вас, что...
Она сделала ему знак замолчать, тревожно вскочила, прислушалась.
— Что случилось? — поинтересовался Ромео.
— Ты что, не слышишь?
Он прислушался.
— Да нет... А что я должен услышать?
— Тишину, Серафино! Вспомни, ведь они всегда приходят в тишине... До скорого свиданья, Серафино!
Она подошла к двери и, уже совсем было собравшись выходить, в последний момент снова обернулась к веронцу:
— Как я рада, что ты вернулся... Я знаю, что теперь все будет хорошо.
Она растворилась, словно привидение при первых проблесках дневного света, и Ромео уже было подумал, не померещилась ли ему вся эта странная сцена. Но не успел хорошенько взвесить все за и против, как в комнату вошла высокая статная брюнетка, этакий идеальный тип итальянской матроны.
— Синьор, Тереза только что сообщила мне о вашем визите, прошу прощенья, что заставила вас ждать... Я Клаудия Гольфолина.
— Аминторе Роверето, — тут же вскочив с места, представился Тарчинини, — профессор археологии Неаполитанского университета.
— Ах, Неаполь... — проговорила она, слегка кивнув головой.— У меня остались прекрасные воспоминания о вашем городе, мы там дважды были с концертами... Правда, мы не знаменитости, репутация у нас скромная, так что последнее время приходится довольствоваться слушателями в Ломбардии и Пьемонте, а в сезон иногда еще и в Эмилии или Лигурии... Чем могу служить?
Ромео снова повторил свой рассказ, упомянув про дона Джованни и про лекцию, над которой работает.
— Насколько я понимаю, вы хотели бы на некоторое время снять у нас комнату?
— Если не помешаю...
—
— Неужели?
— Да, представьте, симпатичный молодой человек, без определенных занятий... он воображал себя художником... Прожил у нас три месяца и в один прекрасный день исчез, забыв забрать свои вещи и заплатить за квартиру... Неделю спустя он прислал кого-то из друзей за вещами, но далее не извинился. К счастью, друг оказался вполне порядочным человеком, он тоже был возмущен поведением приятеля и счел своей обязанностью заплатить его долги, а тот, судя по всему, вдруг почувствовал тоску по родине и вернулся к себе в Тоскану. Странные бывают люди!
Тарчинини сразу же подумал об Эрнесто Баколи. Неужели счастливый случай привел его туда, где жил этот неуловимый Баколи?
— И как же звали этого недостойного молодого человека?
— Альберто Фонтега.
Ромео разочарованно вздохнул. Нет, таких удач в жизни не бывает...
Не заметив замешательства собеседника, Клаудия Гольфолина продолжила:
— Однако рекомендация дона Джованни Фано, а также ваш профессорский титул... думаю, дают мне право изменить наше решение. Тереза покажет вам вашу комнату. Когда вы рассчитываете к нам перебраться?
— Если вы не имеете ничего против, завтра в течение дня.
— Отлично... Что же касается платы...
Веронец поднял руку, изображая благородный протест.
— Прошу вас, синьора, не будем об этом говорить.
Он вынул бумажник, взял оттуда две ассигнации по пять тысяч лир и протянул хозяйке.
— Вот задаток, вам достаточно будет сказать мне, когда он будет исчерпан.
— Очень любезно с вашей стороны, синьор, ваше доверие делает нам честь.
— Что поделаешь, синьора, — с улыбкой заметил Тарчинини, — зрелые люди должны по возможности компенсировать проказы молодых.
— Бесконечно благодарна вам, синьор... Вот что значит прежнее воспитание... Ах, эта забытая учтивость... Но что поделаешь, приходится принимать жизнь такой, какая она есть, даже если что-то в ней нас раздражает... Тереза сказала, что вы холосты, синьор?
— Увы, синьора... Видно, я был слишком влюблен в женщин, изображенных средневековыми скульпторами и резчиками по камню, чтобы обратить внимание на своих современниц... Теперь я уже начинаю об этом жалеть, но, видно, поздно...
— Если разобраться, синьор, может, вам не так уж и не повезло,
— Когда я вижу такую женщину, как вы, синьора, — возразил неизменно галантный Ромео, — то совершенно уверен в обратном.
Польщенная донна Клаудия сделала легкий реверанс, гость же продолжил:
— А если я и ношу обручальное кольцо, то это… скажем, скорее для солидности. Ведь мои лекции посещают совсем юные девушки, и, учитывая дурную репутацию старых холостяков, родители просто не доверили бы мне своих чад...
Он искренне верил во все, что говорил, наш славный Ромео, и при этих словах даже как-то бессознательно выпятил грудь.