Квинтет из Бергамо
Шрифт:
— Добрый вечер, — и тем ограничился.
С таким явным пренебрежением, что оно даже не выглядело оскорбительным, Клаудия бесцеремонно подтолкнула вперед молодую белокурую женщину с каким-то унылым, бесцветным лицом.
— Моя невестка Софья.
Тарчинини собрался было сказать этой бедняжке Софье что-нибудь особенно приветливое, она с первого же взгляда вызвала у него какую-то жалость и сострадание, но синьора Гольфолина, не дав ему времени, тут же отослала невестку обратно в кресло, где она сидела всего мгновенье назад.
—
Ромео ответил утвердительно, и донна Клаудия, обратившись к невестке, бросила:
— Может, вы приготовите, Софья?
Он почувствовал, что за вежливым вопросом скрывалось приказание, не терпящее никакого неповиновения, и подумал, почему бы не поручить это Терезе.
Час прошел в светской болтовне обо всем и ни о чем. Когда речь зашла о Неаполе, дон Ладзаро попытался уверить постояльца, будто его квинтет имел там когда-то бурный успех. Тот сразу же поддержал эту невинную игру, сделав вид, будто припоминает, что и в самом деле... Потом перешли к музыке, и хитрец Ромео признался в своей слабости к итальянской музыке XVIII века. А Клаудия тут же сообщила, что это и есть их излюбленный конек.
Около половины седьмого Клаудия поднялась и, извинившись перед Тарчинини, сообщила, что приближается время репетиций, а у них никак не получается адажио из квинтета до-мажор Альбинони, особенно в том, что касается партии альта. По тому, как она опустила глаза, Ромео сразу догадался, что речь идет о Софье, и испугался, что сейчас ее начнут позорить при постороннем. Но, к счастью, все обошлось, и, еще раз поприветствовав веронца, члены семейства Гольфолина один за другим покинули гостиную. Клаудия немного задержалась, чтобы вручить Тарчинини ключ от входной двери.
— Само собой разумеется, синьор, вы вольны возвращаться, когда вам будет угодно. Комнату свою вы знаете, так что можете чувствовать себя как дома.
— От души благодарю вас, синьора... Надеюсь, ваша матушка, синьора Чиленто, находится в добром здравии?
— А вы что, уже с ней встречались?
Ромео пересказал ей беседу, которая произошла у них накануне здесь же в гостиной.
— Прошу извинить меня, синьор Роверето, — Клаудия казалась явно встревоженной, — за то, что я задаю вам подобный вопрос, но... она... вела себя вполне... нормально?
— Не скрою, синьора, она, конечно, выражалась несколько... туманно, но ничего страшного не произошло. Думаю, просто она приняла меня за кого-то другого.
— В таком случае, синьор, теперь вам понятно, почему я не стремлюсь, чтобы моя бедная матушка слишком часто показывалась на людях... Нет-нет, вы не подумайте, она вовсе не сумасшедшая... но иногда, раза два-три в месяц, на нее что-то находит, и она будто грезит наяву... К несчастью, вам выпало встретиться с ней в один из таких неудачных моментов. Прошу вас, не судите ее слишком строго... И
Покинув дом семейства Гольфолина, Тарчинини направился к пьярце Веккья и зашел в «Меланхолическую сирену», где Луиджи встретил его, словно они были старыми друзьями.
— Что вы желаете выпить, синьор профессор?
— Даже не знаю... Я ведь еще и не ужинал. Может, вы посоветуете мне, где бы я мог перекусить, а?
— Ну... если вы не очень привередливы… Я тут состряпал себе minestrone alla romana[4] и ваше неаполитанское блюдо, sartu[5], так что, если вас это устроит, сочту за честь пригласить вас поужинать со мной, кстати, скажете мне свое мнение о моем sartu, ну так как?
Растроганный таким радушием, Ромео с радостью принял приглашение, при условии, что Луиджи Кантоньера позволит ему заплатить за вино и достанет из своих запасов самое наилучшее.
— Вообще-то у меня есть «Барбареско», 1961 года...— как-то робко предложил хозяин.
— Отлично, «Барбареско» так «Барбареско»!
— Дело в том, что оно, пожалуй, будет несколько дороговато...
— Что может быть дороже дружеской встречи!..
— В таком случае, синьор, — лицо Луиджи сразу расцвело, — присаживайтесь вон за тем столиком, в уголке, а я пока спущусь в погреб за вином.
Новообретенные друзья превосходно поужинали, и Тарчинини признал, что сарту Кантоньеры — лучшее из всего, что он когда-либо едал у себя в Неаполе, доставив тем самым явное удовольствие Луиджи. Крепкое, отдающее запахом фиалок «Барбареско» привело сотрапезников в состояние безоблачного оптимизма, которому, казалось, не были страшны никакие удары судьбы. Когда они уже прихлебывали кофе и покуривали сигары из личных запасов Луиджи, веронец решился наконец коснуться темы, которая не давала ему покоя.
— Представляете, дружище, этой ночью мне при снился тот несчастный парень, о котором вы рассказали мне вчера... Кажется, его звали Баколи?
— Да, Баколи.
— Какая ужасная судьба, умереть таким молодым...
— Что поделаешь, все мы в руках Божьих, разве не так?
— Так-то оно так... Вы хорошо его знали?
— Да как сказать... — пожал плечами хозяин. — Настолько, насколько можно узнать человека, который похож на лису...
— На лису?..
— Ну да, на лису, которая все время заметает за собой следы.
— А вы не знаете, где он жил?
— Может, и знаю... да только раз уж он сам это скрывал, с чего бы мне теперь нарушать волю покойного?
— А Альберто Фонтега?.. Вы о нем когда-нибудь слышали?
— Почему это вы меня об этом спрашиваете?
— Потому что я только что занял его комнату в доме Гольфолина, что на вьяле делла Муре.
— Нет, не слыхал...
— И этот парень тоже исчез.
— Исчез?
— Взял и удрал, не заплатив за комнату. Какой-то друг приходил потом забрать его пожитки.