La Cumparsita… В ритме танго
Шрифт:
— Как скажете! — он вдруг резко отступает, подняв руки…
Дочка сразу разобралась с моим соском. Упрашивать и принуждать не пришлось. Она хотела кушать, поэтому не стала ничем внеклассным интересоваться, а предварительно понюхав, как будто убедившись в свежести предложенного ей продукта, покряхтывая, моя Даша быстренько пристроилась к груди и, широко раскрыв ротик, втянула первые капли не слишком калорийного молозива. Практический навык был отработан на «отлично»! Кроха поступила в «подготовительный класс». Грудное вскармливание наладилось с первым, согласно расписанию, прибытием молока мне в железы. Первая победа крошки — первая медаль! Она стремительно набирала вес, вытягивалась в длину, демонстрировала
— Что случилось? — перебираю ее распущенные немного влажные волосы, глажу по теплому затылку, заглядываю ей в глаза, закрываю собой, изредка посматривая назад.
Мы прячемся с ней от Алексея, от отца, в ее старой детской комнате, сидя на застеленной кровати. Даша тихо всхлипывает, быстро смахивает слезы, давится словами, но что-то членораздельное и адекватное, доступное для понимания не произносит.
— Поговори со мной, рыбка. Нужно, нужно, нужно! Станет легче, и ты успокоишься. Ну что ты? Что у вас случилось?
— Я так больше не могу! — она вскидывает руки и закрывает свое лицо, раскрывая пальцы, формирует человеческие когти. Тянет острыми ногтями по нежной коже, и сама себя полосует.
— Господи! — хватаю ее, пытаюсь остановить то, что она с собой вытворяет, да только все без толку. Даша сильно упирается и угрожающе шипит.
— Поделом мне! Так мне и надо! Это потому, что я злая! Нехорошая! Гнилая! Не могу больше, мамочка! Невыносимо! Гложет и сжирает…
— Что ты говоришь? — сдерживаю свой голос, чтобы не закричать на дочь. — Остановись! Хватит! Прекрати это немедленно!
— Не могу, понимаешь! Не могу смотреть им всем в глаза.
— Кому? Кому не можешь?
— Тебе, папе, Ярославу… И этим детям! — пищит, наконец-то, убирая свои руки от лица.
Безобразные красные полосы, тонкие царапины от ногтей, только-только выступившая сукровица, разорванная нижняя губа, страшно заплаканные глаза и мутный, глупостью обезображенный взгляд! Моя маленькая Дашка как будто…
Душевно высохла, сильно истощилась — моя детка здесь, на моих руках, как будто умерла!
— Я не понимаю, — шепчу себе под нос, без конца одно и то же повторяя. — Не понимаю, ничего не понимаю, рыбка. Что ты говоришь? Успокойся и расскажи нормально. Что-то нехорошее произошло там, у ребят? Тебе с Ярославом сказали гадость?
— Их все бросили, мама. Деток зашвырнули в мир, словно мусор. Отказались, отреклись, забыли под забором, оставили в приютах, предложив дорогому, любезному и доброму государству взять за них ответственность. Жалкое зрелище! Там… — Даша заикается и кашляет, — там очень страшно! Детское заведение выглядит, как разрисованная тюрьма с трехразовым питанием, любезными пожертвованиями от благотворителей и дешевыми игрушками от глазеющих на них, как на цирковых зверушек, попечителей. Там жесткая борьба за выживание! Они соревнуются друг с другом за простое взрослое внимание. Предлагают себя, что-то обещают, они торгуют маленькими телами, словно крохотные… Лучше аборт! — грубо обрывает и тут же заявляет. — Это правильно и однозначно лучше! Я права!
— Тшш! — приставляю палец к носу и оборачиваюсь назад. Дверь в комнату по-прежнему закрыта, и мы здесь с дочерью кукуем в гордом одиночестве. — Замолчи! Чем это лучше? Какого черта, рыбка?
— Смерть лучше, мама! Если совершила глупость, то быстренько исправь сама. Надо думать, думать,
— Даша! — хватаю ее за руки и сильно, как соломенную куклу, встряхиваю. — Ты не понимаешь, о чем говоришь. Не понимаешь, поэтому ерунду молотишь. О чем тут думать? Какая кровать? Вы женаты с Ярославом, вы с ним муж и жена, у вас по умолчанию общая постель. Чем же это лучше и что тут правильного? Ты что-то сделала, тайком от мужа, о чем хотела бы мне по секрету рассказать? Отвечай! И еще, по-твоему, выскоблить малюсенького ребенка, вырвать с корнем то, над чем старались оба — это то, что нужно? Я с этим не согласна, думаю, на самом деле, не я одна. Осторожнее с мыслями, рыбка. Что за разговоры…
Дочь грубо поучаю, а сама что вытворяла? Мне ведь есть, что по этому поводу из личного и очень нехорошего припомнить. Я так сильно желала смерти собственному ребенку от психически больного человека, с кем несколько лет фиктивным браком прожила, что избивала свое беременное тело тяжелыми кулаками в предродовой палате, пытаясь вызвать быстрый выкидыш. Умоляла все имеющиеся на земле силы забрать то, что не должно было появиться на свет. Я не хотела этого ребенка, а он меня заставил, силой брал, и силой делал, он пробился через все контрацептивные барьеры и наградил собой. Там, в той жизни, я с легкостью лишилась крошки, и с большим трудом впоследствии отвоевала право снова стать матерью. Стать любящей матерью двум дочерям от самого прекрасного на свете мужчины, от моего Алеши…
— Я сделала аборт, мамуля…
Дашка встала ровным столбиком в девять месяцев. И здесь детка стремилась к исключительному первенству! Три месяца до годика, а она уже нетерпеливо топочет в своем манежике, переступая с ноги на ногу. Но ее первые шаги в свободном пространстве были тяжелы. Шаг вперед — незамедлительный шлепок мягкого места об пол. Тяжелейший подъем со стариковским кряхтением, капающие слюни на пол, сопение и снова вертикальное пошатывающееся положение моей малышки.
Шаг! Падение! Подъем!
Шаг! Падение! Подъем!
Мы специально расходились с Лешкой по сторонам и приманивали к себе Дашу какой-нибудь ее любимой игрушкой. Она терялась, как мелкий ослик, стопорясь на перепутье: то ли ей следовать за пищащим арбузным мячиком, то ли штурмовать бастион за дребезжащую пластиковую веточку рябины.
«Что это такое?» — Алексей прокручивал в своих больших руках мелкую погремушку.
«Какая разница?» — смеялась я.
«Она продалась за какую-то дребезжащую фигню, словно…» — муж подкатывал глаза и тщательно подбирал слова, потому что дочь прислушивалась к каждому звуку, который он издавал. — «Моя рыбка внимательно слушает меня? Смотри-смотри, я интересен этой цыпочке!» — он трогал ее за щечку и прикладывался поцелуем к теплому лобику ребенка. — «Слушай папу и будешь всегда счастливой и под надежной защитой, моя золотая рыбка! Папа плохого доченьке не посоветует! Оля, дай мне что-нибудь другое, будь добра. Мне кажется, я обманываю маленькую женщину, предлагая жалкую плату за ее драгоценные шажочки…».
Дашка смешно подкатывала глазки, затем сводила их к носику и не дыша следила за тем, что он делал. Внимательно смотрела, ярко улыбалась, млела от отцовской ласки, завороженно слушала и неуверенными шагами направлялась всегда к Алексею, какую бы игрушку он не брал. Она любила его!
Мой Алеша, ее отец — первая безусловная любовь дочери! Первая и незыблемая… Любовь к мужу, несомненно, займет почетный статус, но, увы, по порядковому номеру — лишь второй!
Чтобы наладить ее неуверенную походку, старые люди порекомендовали нам провести так называемый обряд «зарубания пут» перед ее следующим неумелым шагом.