La Cumparsita… В ритме танго
Шрифт:
— Отнюдь, Смирнов!
— Что это значит?
— Уйди, пожалуйста. Не хочу спорить сейчас. Устала очень и у меня жутко голова болит.
— С каких херов ты прогоняешь? — перекрещиваю руки на груди, изображая из себя хозяина-феодала.
— Я тебя прошу, — она с мольбой в голосе тянет. — Ей нужно успокоиться, — и с нажимом растирает свои виски, явно корчась от нестерпимой боли. — Трудный бесконечный день. Пусть придет в себя и ляжет спать.
— Могу предложить тебе таблетку…
— Ох, вот этого не надо. Твоя забота, Леша, откровенно лишняя сейчас. Я обойдусь, Смирнов. Однако, хочу, чтобы ты просто прекратил все
— Ты бережешь покой Царя и круто злишься на меня? В твоем стиле, Оля! Я не могу поверить, — нагло ухмыляюсь и ближе к ней подхожу.
— Ты ударил ее, — Ольга не двигается, лишь вскидывает подбородок и определенно демонстрирует вызов в своих сильно потемневших, почти черных, глазах. — Дал пощечину своей дочери, взрослому человеку, жене, чужой женщине, уже не носящей твою фамилию. Ты хоть понимаешь…
Понимаю, что за этот поступок мне не выторговать прощения у собственного ребенка, что бы я теперь не делал и предлагал. Отныне для Даши я персональный первый враг. Ах, как хотел бы что-нибудь на это все ответить, да только в голову ничего толкового не приходит, только намертво засевшие слова:
«Девчонок бить нельзя, братва!».
Мог ли я представить себе, раскачивая на какой-то детской космической ракете визжащую от восторга четырехлетнюю Дарью, что через несколько лет этой же рукой, схватившейся тогда за поручень качели, дам пощечину любимой дочери. Вряд ли!
Мы замолкаем с Ольгой, но смотрим друг на друга как будто мыслями обмениваемся без помощи языка. Ольга качает головой, искривляет нервно дергающиеся губы и с болью на лице периодически прикладывает ко лбу узкие ладони.
— Мне жаль, жена, — почти безмолвно двигаю губами. — Олечка, мне жаль… Слышишь?
— Да, — так же тихо отвечает.
— Прости меня, — шепотом извиняюсь.
Моя Смирнова открывает рот, но не успевает мне ответить, как где-то рядом и довольно близко раздается безобразно громкий звук автомобильного клаксона.
— Ярослав… — шипит жена и прижимает кулачки к своим губам. — Он все еще ждет ее. М-м-м! Кошмар какой-то.
Черт! Черт! Черт же…
Быстро натягиваю свою толстовку, затягиваю шнурки на капюшоне, поправляю резинку на рукавах, хватаю часы, свой мобильный телефон, ключи от родительского дома и от машины, и пулей вылетаю за порог.
Горовой сигналит без остановки, словно кнопку на руле заклинило. Прекрасный голос у его машины — ни дать, ни взять, но время вызова неподходящее, а это явное нарушение закона. Здесь частная собственность, загородный поселок, жилая зона без скоростного транспортного движения, к тому же очень поздний час. Соседи могут не оценить такого рвения и вызвать соответствующие органы для того, чтобы разобраться с этим звонким чуваком. Миновав двор своего дома, выбираюсь наружу, за ворота.
Ярослав сидит в машине, слепо уставившись в лобовое стекло, и нажимает на рулевое колесо, вызывая неприятный звук из чрева своего навороченного автомобиля.
— Яр, Яр, прекрати немедленно, — упираюсь двумя руками в его дверь с опущенным стеклом и просовываюсь верхней половиной тела прямиком к нему в салон. — Тихо! Стоп, я сказал! Закончим на этом! Тшш! Тебя услышали. Вот он я!
Он отрывается от своего занятия и медленно поворачивает голову, обращая ко мне свое застывшее в какой-то мерзкой маске очень бледное лицо.
— Рука болит? —
— Добрый вечер, — зять на вопрос не отвечает, зато здоровается со мной, растягивая рот в фальшивой и наигранной улыбке.
— Иди в дом, парень. Я прошу, сделай сегодня мне одно маленькое одолжение, Горовой. Дом большой, вы с Дашей переночуете у нас. Давай-давай! — дергаю и открываю его дверь. — Оля приготовит комнату. Погостите у нас одну ночь. Мы с матерью приглашаем. Слышишь?
— У нас есть собственное жилье, Алексей Максимович…
О! Лучше бы он не начинал, ей-богу!
— Не сомневаюсь в этом, но сейчас, — вскидываю руку и смотрю на время, — половина десятого. Для всех будет однозначно лучше, если вы побудете у нас. Там рагу, духовой картофельный пирог, теплое молоко, кофе. Полноценный поздний ужин и задушевные беседы под горячее винцо. Можете в картишки поиграть. У меня есть еще дела, а ты мог бы наших женщин поохранять. На выход, Горовой! — распахиваю дверь его машины.
— Где Даша? В чем дело? — он не выходит, но взгляд с моего лица не сводит.
— Ярослав, очень долгий разговор. Правда, не стоит накручивать себя на ночь глядя. Поговорим об этом утром. Вы там с Дашей поворкуете, пока я смотаюсь кое-куда. Не хочу их оставлять одних. Ты выходишь? Мне долго ждать?
— Если это из-за девочки в том блядском приюте, то пусть, — он громко сглатывает и закашливается, — пусть Даша не волнуется, я не хочу этого ребенка. Мы ведь договорились…
— Что за девочка? — пытаюсь улыбнуться, но, по-видимому, не выходит, скулы сильно сводит, а зубы за плотно сомкнутыми губами пронзительно скрипят.
— Ее зовут Яся, Ярослава, как меня. Блядь! Да это неважно, — трясет головой, словно оторопь снимает. — Этой девочки и никакого другого ребенка не будет. Мы с женой решили, что не хотим их. Значит, на этом все и точка!
Безусловно, для меня не новость о том, что ребята решили взять ребенка из детского дома. Ольга рассказала о таком их намерении, я в ответ пожал плечами и сказал, что:
«Это их дело! Им решать!».
Но после сегодняшней внезапной гнусной исповеди дочери, я считаю, что им с ребенком нужно подождать. У Дарьи проблемы не только с доверием, но и с собственным сознанием. А глядя на Ярослава, я все больше убеждаюсь в том, что им вообще нужно разойтись. Ничего толкового не выйдет, если она будет всю жизнь обманывать мужа. Ей нужно открыться, а ему прислушаться и встать на ее сторону. Войти в положение и простить, если угодно. Затем, возможно, обсудить все допустимые варианты, прийти к полнейшему взаимопониманию, а уж только потом строить планы на дальнейшее существование вместе. Он спокойны, порядочный и положительный во всех отношениях парень. Моей дочери стопудово повезло. Как только ей такое донести, когда я впал в немилость, подняв руку и нанеся свой гребаный удар?
— Ярослав, — дергаю его за плечо, — у нас там кое-что произошло с дочерью. Слышишь? — трясу его.
— Да? — он поднимает воспаленный взгляд.
— Она не простит меня — тут сам виноват, а вот с тобой Дашка могла бы снова душой и сердцем воспрянуть. Иди в дом, парень. Иди сам и по-хорошему, чтобы я тебя на аркане, как упоротого барана, не тянул…
— Я поеду домой, Алексей, — он слепо тянется за своим ремнем безопасности, одной рукой поправляет шлейф и шустро защелкивает карабин. — Передайте, пожалуйста, Даше…