La Cumparsita… В ритме танго
Шрифт:
— Нет-нет, что ты! — дергает меня за правую руку, пытаясь откатить назад.
— Отцу не нравлюсь? — ухмылкой порчу губы. — Мужик с дефектом без перспективы на выздоровление?
Я же вижу, как Алексей странно смотрит на меня, словно… Он меня ревнует! Не о такой надежной партии грезил этот батя. Я ему, как мелкая рыбья кость, застрявшая между зубов. Рву в хлам язык и расчесываю десну, вызывая постоянное капиллярное, оттого противное, кровотечение…
— Это полностью моя вина. Папа обожает тебя, он уважает зятя, но…
— Ты не уйдешь, Горовая! — рявкаю и бью протезом по рулю. — Какого, сука, черта? Что теперь не так? Чего ты хочешь, Даша?
— Я не хочу детей,
Надменно хмыкаю и пару раз моргаю, но с ответом быстро отмираю и шиплю, как обещание или даже клятву, нехорошие слова в заплаканное женское лицо:
— Значит, их не будет никогда! На хрен эти дети! Наплевать! Я хочу жену! — с щелчком еще раз бью искусственными пальцами по колесу. — Тебя, Даша! Хочу тебя… Ты это понимаешь? Что, блядь, здесь устроила? Какого черта? Ты не беременеешь, потому что не можешь или не хочешь? Да что я спрашиваю! Неважно, неважно! НАСРАТЬ! А так тебе понятнее? И слава богу, значит, будем жить в свое удовольствие! Или…
Она жалко забивается в угол между дверью и пассажирским креслом, словно боится того, что сейчас здесь отчебучит ее дефектный муж, и жалобно скулит:
— Отвези меня домой! Пожалу-у-у-у-йста.
Сейчас поедем — с этим тоже нет проблем! Доберемся через полчаса. Не буду гнать, пусть Даша успокоится и придет в себя. Приедем, расслабимся, помиримся и приведем себя в порядок, умоемся, возможно, вместе примем душ, я успокою рыбку, просто обниму, лежа с ней на нашем «доверительном и лечебном» диване. Поглажу, почешу ей ручку… Жена торчит от этого. Доставлю наслаждение, так и быть. Расчешу ей непокорные волосы, на пальцы намотаю локоны, расправлю запутавшиеся вихры, подую на открытую шейку, зацелую каждый уголок, расскажу какую-нибудь выдуманную историю, но главное, мы будем вместе! Как начали этот чертов день, так его и закончим! Никаких проблем… Она не уйдет! Я не позволю! Пусть это вынужденная, подходящая по ритму, остановка в нашем общем танце, сейчас произведем поворот, вращение на каблуках и заново…
— Ко мне домой. Я к мамочке хочу!
— Нет! — рычу, оскалившись, выпускаю слюни, словно бешеный задрот. — ТЫ МОЯ ЖЕНА!
Даша так виртуозно требует развод?
— Пожалуйста, — начинает гладить руку, затем вдруг переходит на щеку, висок и вспотевший лоб. — Любимый…
— Один час, Даша! Сорок пять минут… Полчаса! Ты поговоришь с мамой. Поплачешься ей в жилетку, раз муж тебе не впрок!
— Яро-с-с-слав! — заикаясь, громко всхлипывает.
— Ты не останешься там. Нет-нет-нет! Плевать мне на твои желания. Мы семья, если ты забыла!
Что за х. йня? Что это? Она наказывает меня за то, что я неосмотрительно взял на руки девчонку? Она приревновала меня к мелкой? Детей не любит? Врет же! Стерва!
— Пожалуйс-с-с-ста.
— Пятнадцать минут! — выкрикиваю последнее предложение. — Я подожду в машине. Даша?
— Хорошо…
Я ее за волосы вытащу из родительской крепости, если она вдруг вздумает взбрыкнуть и переменить решение.
Глава 29
Смирновы…
Ольга
Два ушка… Два глазика, бровки-шелковые ниточки, реснички-остренькие щеточки… Аккуратный носик-кнопочка и два сильно-сильно раздувающихся крылышка от поглощаемого в живое тельце воздуха… Ротик-бантик с элегантно, словно подъездный козырек, выступающей верхней губой… Дергающийся как будто бы в припадке подбородок… Нервные ручонки и
Ее положили на мой живот, задрав почти под шею операционную лимонного цвета похрустывающую бумажную сорочку. Я шумно засопела, вплотную прижав к груди свой подбородок, и жалобно всхлипнула, когда увидела живой комочек, копошащийся под сердцем и квакающий странные как будто нечеловеческие звуки. Всхлипнула впервые за весь период затяжных родов. Я молчала, словно партизан, лишь кусала до крови губы и по-борцовски сжимала руки в кулаки, когда считала медленно и про себя первые, только начинающиеся, схватки. Затем не произнесла ни звука, но зато по правилам дышала, пока консилиум врачей принимал важное решение о вариантах успешного родоразрешения, учитывая мой предыдущий неудачный опыт: естественный процесс, стимуляция или вынужденное кесарево сечение. Стонала, но держалась молодцом и не голосила, когда самостоятельно направлялась в родильный зал, лишь пристально следила за улыбающейся и тоже молчаливой Тоней, матерью Алеши, моей свекровью, занимающей свое место возле правого плеча роженицы на родовом столе.
«Она красавица, Климова!» — прошептала мне на ухо старшая Смирнова, когда новорожденная девочка, скрутившись маленьким клопом, обнюхивала мою грудь и слабо двигала ручонкой как будто бы в попытке куда-то ускользающую от нее сиську поймать.
«Сильная, Олечка. А ты большая молодец! Ну же, детка, посмотри на нее!» — спокойно, словно лекцию своим студентам читая, тихим голосом подбадривала меня.
«Алеша хотел сына, Тоня! Он расстроился, когда узнал, что будет девочка» — все, что в тот момент сподобилась произнести ей я.
«Хотел мальчишку, а до беспамятства будет любить свою принцессу, Климова!» — строгим тоном ответила мать. — «Имя подобрали, молодые родители?»
«Вы думаете?» — всхлипнув, спросила я.
«Уверена, Оленька! Смирняга — всем известный дамский угодник. Так о моем старшем сыне говорят. Он полностью растворится в своей крошечке, которой нужно доброе имя. Теплое, дарующее благость, окутывающее миром, спокойное, неторопливое, но в то же время — гордое и сильное…».
Я не дала ей договорить тогда, зато сразу произнесла:
«Моя Даша! Это же Дашка! Дарья, Дари! Дария! Моя девочка — мой Божий Дар…».
Я ревела, словно смертельно раненое животное, дергая всем телом и расколыхивая малышку на себе. На меня зло посматривали и рычали операционные сестры, заклиная успокоиться и позволить им закончить все манипуляции, шикали акушеры и даже дежурящий в те знаменательные для нашей семьи сутки старый неонатолог не преминул вставить свои пять копеек в мой аванс-дебют, правда, до моей послеродовой истерики дедушка спокойно посапывал возле пустующего кювеза, согревая лысину под операционной «теплой» лампой.