La Cumparsita… В ритме танго

Иголкина Леля

— Велиховы! — слежу глазами за остановившейся машиной дяди Гриши и тети Наташи. — О-о-о-о…

— Что такое? — муж обнимает за талию и притягивает меня к себе, склоняет голову, затем, похоже, что с комфортом устраивается на моем плече и начинает тереться своей щекой по скуле.

— Импозантный Петруччио прибыл! Заносчивый мерзавец! М-м-м, но сегодня крутой красавчик. Снимаю шляпу — вкус у Буратино есть. Принарядился чувачок в великий день, — зло язвлю.

— Это Петя. Какой еще Петруччио и Буратино? Дарья не заводись, ты меня пугаешь, когда так себя ведешь, — муж громко хмыкает

и смеется.

— Пиноккио, как вариант. Ага?

— Даш?

— Это все детские клички, товарищ. У нас тут круговая порука и множество тайн.

— Это я уже и так понял. А чем Петька заслужил такую грубость?

— Врал много, выкручивался, старался выпендриться, лез из кожи, за это и…

— Пострадал? — заканчивает за меня.

— Ярослав, — размещаю свои руки поверх его, покоящихся на моем животе, — не дави на меня, пожалуйста.

— Извини, — он меняет неудобное положение, кладет сначала правую живую руку, а сверху прикрывает ее бионической конечностью, сегодня спрятанной под латексную кожу с татуировкой, раскинувшейся на половину тыльной части его искусственной ладони.

Мне очень нравится, когда муж изображает брутального самца. Кстати, именно этот, сегодняшний, рисунок придумала я, он, естественно, заказал страхующую перчатку в магазине, специализирующемся на дорогой медицинской технике, а специалист по татуажу нанес на великолепную имитацию человеческой кожи картинку, случайно выданную моим воображением. Там изображен мой свадебный кулон в почти гигантскую величину по сравнению, конечно, с оригинальной золотой подвеской — тонкая балерина на планетарном шарике, вращающаяся на сильно выгнутом носке в крайней точке одного из двух возможных магнитных полюсов.

— Другое дело, муж! — щурюсь и ерзаю собой. — Скорее бы уже все началось. Чего ждем, если…

— Торопишься куда-то?

— Танцевать хочу, — невысоко подпрыгиваю и передергиваю плечами. — Больше ничего не интересует.

— Даш…

— Ты мне обещал! — пальцем обвожу его татуировку, ногтем сильно упираюсь в искусственный пуант и, как отверткой с резной насадкой, продавливаю ненатуральную кожу. — Все, мужчина! Разговор об этом здесь и сейчас закончен, — обрываю и даже не желаю слушать, что он намерен мне тут жалостливо в качестве слезливых объяснений рассказать. — Потопчемся на середине, как нормальная пара. Все получится. И, вообще, что за дела? Трусишь, чемпион? Подстегнуть лошадку?

Бабулин способ понукания непокорного «жеребца», по-видимому, так и не пригодится мне в этой жизни. А если ущипнуть муженька? Сильно и болюче. Так, чтобы он почувствовал! Возможно, в чем-то и поможет, но только не с этим товарищем. Яр выкрутится и накажет меня, как только он умеет. Все-таки есть в этом способе какая-то недоработка. То ли я не до конца овладела этим приемом, то ли Горовой не тот скакун, которого можно пощечиной на что-то сверхгероическое сподвигнуть. Он какой-то… Неподдающийся. Непокорный. Норовистый. Необъезженный. Да он, похоже, дикий! Сильный мустанг! А с учетом его искусственной руки, пусть будет… Иноходец! Задираю голову и пытаюсь рассмотреть его лицо.

— Чего ты? — он встречно пялится на меня.

— Укушу! — угрожаю своим личным способом.

— Ладно-ладно.

Не злись и не рычи, кумпарсита.

— Идем-ка, поздороваемся с гостями, поошиваемся-потремся в высшем, почти интеллигентном обществе.

Мы синхронно, одной склеенной фигурой, отходим от резного бортика и направляемся к лестнице, ведущей вниз. Он идет впереди, я следую позади, вцепившись пальцами в его протез.

— Что с тобой? — бормочет Ярослав. — Такое впечатление, что ты боишься ступенек. Тут же невысоко, к тому же, я держу.

Неважно! Просто обыкновенная предосторожность… Такое лишним никогда не будет!

— Голова кружится, все размыто, а на довесок — какое-то нечеткое расплывающееся изображение.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — муж останавливается на середине лестничного марша и поворачивается лицом ко мне.

Для моего положения и срока…

— Вполне.

— Даш? — он ждет, когда я сделаю еще парочку шагов и опущусь к нему. Я выполняю. Теперь нас отделяет друг от друга высота одной ступеньки, зато вдруг появился по росту небольшой у меня приоритет.

— Все очень хорошо, — улыбаюсь и, прикрыв глаза, легким поцелуем прикладываюсь к его губам. — Правда-правда… Я покусаю, если ты не перестанешь меня без конца донимать вопросами о моем самочувствии.

Он ничего не знает, поэтому страдает от непонимания и моего неспециального укрывательства.

«Потерпи… Потерпи еще чуть-чуть… Недолго… Скоро! Сегодня я намерена тебе кое-что сказать…» — блаженно улыбаюсь и проговариваю про себя.

— Та-а-а-ак! — кто-то громко хлопает в ладоши и заливисто смеется. — Горовые, успокойтесь, пожалуйста. Команды «горько» еще не было. Что вы тут устроили? Ваша комната наверху. Так, какого черта, м?

Сережа… Сереженька… Мой любимый дядя! Тот, в которого я по детству была как будто влюблена. Боже мой! Какая чушь, конечно! И как глупо это все звучит сейчас, когда меня крепко держит за руку мой муж.

— Привет, дядя, — шепчу, не открывая глаз, но мягко отстраняясь от теплых слегка шероховатых губ.

— Дари-Дори, Ярослав, идите-ка туда и уступите мне дорогу. Нашли, твою мать, место. Я хочу увидеть свою дочь. Имею на это право. Чика! Жень! — орет куда-то вверх, затем в сторону, а потом, похоже, он вращается вокруг своей оси. — Э-у-х-е-н-и-я!

— Не кричи, Сережа, — отвечает тетя Женя. — Иди один, я подойду немного позже.

— Один? Один! А чем я недоволен, в самом деле? Та-а-а-ак, молодежь, идите на хрен! С д-о-р-о-г-и, черти похотливые!

Сергей как будто силой стаскивает нас с этой лестницы и чуть ли не пинком под задницы выталкивает на пока еще незаполненную танцующими парами эстраду.

— Туда шагом марш! Там и понежиться успеете. Все как будто прибыли — невеста давно здесь, жених вот только подвернул — не торопился наглый крендель. Это я потом у сучонка проясню! Что там дальше? Представитель власти «все еще» или «пока что» трезв, только матери обильно выпускают слюни-слезы, отцы дымят, как паровозы, а Велихов, старый хер, держит марку — говорит, что, сука юридическая и блатная, бросил, но мы его развяжем и засунем в рот штрафной чубук. Все! Пошли отсюда… Ния! — кричит, обращаясь к закрытой двери. — Тук-тук…