Льдом и мечом
Шрифт:
Жрецы на стенах выворачиваются в хоре стонов. Из белых тканей вылетают веревки черной пыли. Энергия течет вдоль стен, ускользает в посохи архимагов-надзирателей, в коридоры по периметру дна, а иногда — в щели гигантских ворот.
— Надо освободить жрецов, — шепчет Эгорд.
— Ага, через эту армию! — издевательски поддакивает Тиморис, голос дрожит. — Скажи спасибо, что не трогают… Кстати, почему?
Но шутки не помогают. Глаза вовлечены в подавляющую воронку пыток. Людей жарят на раскаленных стальных плитах, варят в котлах с жиром,
— Да что же это… — Тиморис в слезах, когда терзают женщин.
Бедняг и бедняжек засыпают пауками и змеями, рубят пальцы и руки. Демоны раскрывают челюсти в крикливом экстазе, хлопают овациями крылья.
— Эгорд!! — Тиморис выхватывает косу, потное лицо горит бешенством.
— Терпи. — Воин-маг изо всех сил сохраняет холодный тон, рука преграждает путь. — Все равно одни не справимся. Удараг близко, дождемся…
Архимаги высматривают самых затравленных, сходящих с ума от боли и страха. Рога посоха указывают на очередного избранника, демоны хватают грязного от крови и дерьма бородача, швыряют перед входом в круг удовольствий.
Выбирают самого упертого, который кричит меньше всех, стискивает зубы, а в глазах еще сверкает дух. Бросают к ногам бородача.
Демон вкладывает в пальцы насмерть перепуганного, искалеченного человека нож.
— Убей его! — хрипит архимаг свыше, посох тычет в храбреца. — Один удар, и мука превратится в блаженство.
Из круга летят смешки и вздохи демонесс, мелькают изящные хвосты, рожки, пышные волосы и соски, воздух прорывают стоны сладострастия.
Бородач вонзает нож, проворачивает, плоть хрустит как арбуз. В глазах умирающего навеки застывает непокорность.
— Превосходно, — смакует архимаг каждый слог.
Бородач ползает на карачках, тонкая шея крутит голову, в глазищах дрожат умоляющие блики.
Демоны, которые только что рвали его на куски и презрительно заплевывали, растягивают черные губы в страшных улыбках, отвешивают поклоны, когти приглашающе указывают на вход меж россыпей золота.
Архимаг пускает в убийцу лозы черной энергии, магический пепел впитывается в мясо, раны исчезают, конечности отрастают, кожа сияет как после купания.
Бородач лыбится быстро вылезающими из кровавых десен зубами, текут жадные слюни, костлявые ручонки тянутся на сладкие звуки, блеск рубинов, гейзеры вина.
— Ждем Ударага, — терпеливо повторяет Эгорд, хотя лед так и просит заморозить толпу краснокожих мразей вместе с этим предателем.
Убийцу облепляют стройные гибкие тела, со всех сторон греют тяжелые упругие груди, пьянят душистые поцелуи, влажные острые язычки водят по губам, демонессы призывно постанывают, смеются, на прекрасных личиках понятное всем и каждому желание, огненные глаза распаляют страсть.
Тупеющего от радости бородача ведут мимо золотых холмов к алым шелковым одеялам, подушкам, простыням, рядом сатиры-музыканты — дергают струны, стучат в барабаны, выдувают мелодии, подносы заставлены едой, разливается
— Зачем все это? — отчаянно шелестит Тиморис, обнимает косу как последнюю надежду на справедливость.
— Переплавляют души, — говорит Эгорд как можно тверже. — Чтобы пустышка стала настоящим демоном, в нее надо вселить черную душу. Здесь как раз и делают из человеческих — демонические.
— Отродья Зараха! — цедит Милита, между клинками лука вспыхивает фиолетовый луч тетивы.
— Милита! — Эгорд пригвождает строгим взглядом.
— Из-за этих ублюдков рухнуло все… Продажные слабаки! Позволили Зараху добраться до Витора! А эти… рогатые красные рожи, мнят себя богами… Они ведь были такими же трусливыми червями, гадили от страха, убивали ради своей шкуры… Рррра!
— Милита, не делай глупостей, — пытается образумить Эгорд. — Ни я, ни Тиморис не скажем наверняка, что выдержим, если нас так же. И твое прежнее тело тоже… Дождемся Ударага.
Архимаг тычет посохом в другого гостя обители наслаждений, лысого толстяка, тот нежится в объятиях демонесс около часа, на морде идиотская улыбка: давно забыл, где находится, что кругом плотоядные твари и темные маги…
Демонессы на знак архимага кивают, руки, только что ласкавшие как бархат, вонзаются когтями, толстяк визжит резаной свиньей, демонессы с гневным шипением вышвыривают гору жира за пределы круга.
Лысый с бульканьем падает в песок, хнычет, ползет на брюхе, из вспоротых жировых складок течет желтое. Поднимает глазенки на архимага, скулит, давится слезами, по ногам течет горячий ручей. На обвисшем тесте лица мнется мольба на грани самоуничижения, видно, что готов изваляться в любом дерьме, убить тысячу, только дайте еще пожить…
Архимаг бесстрастно вынимает из-за пазухи прозрачный, как вода, шарик. Лысый выгибается в сторону сферки, глаза надуваются, будто их душат за стебельки.
Из толстяка натужно вылетает копия его самого — из черной пыли. Шар засасывает потустороннюю сущность, наливается тьмой. К архимагу на крыльях подлетает странное существо, плоское как противень, на нем пульсирует шапка — что-то вроде грибницы, со множеством ячеек, внутри — такие же шарики тьмы. Архимаг кладет в свободную ячейку, «противень» летит собирать урожай дальше.
Толстяк падает, с трудом поднимается на колени, его шатает. Теперь это пустая скорлупа: глаза из стекла, тупая улыбочка, подбородок в слюне.
Между площадками с громом проезжает повозка, ее тянет за цепи огромный демон-жук. На колесах — конструкция из клепаных стальных пластин, сквозь щели сочится кровь, из труб валит пар, внутри грохочет, лязгает, скрежещет.
Крышка распахивается, вслед за облаком пара бешено мелькают верхушки топоров, пил, сверл, все густо окровавлено. Демон забрасывает толстяка в люк, крышка захлопывается, вопли мгновенно тонут в жидких звуках, будто толпа пляшет в болоте.