Льдом и мечом
Шрифт:
Эгорд соображает, что к чему, но успевает лишь закрыться слабой прослойкой света, белый луч откидывает к ледяной стене. Такой же летит в Милиту, та вовремя пускает точную стрелу, часть луча поглощена, но всклокоченные остатки сбивают ошеломляюще, Милиту раз пять переворачивает в воздухе.
Сбоку прыгает вопящий Тиморис, коса в замахе.
Жрец выставляет к нему ладонь, воина отпихивает кусок светового щита.
— За что?! — Эгорда больше страха смерти съедает обида.
Жрец держит на прицеле, волосы с проседью, молодое
— Демоны все равно победят…
В пальцах крутятся диски света, готовы распилить поверженных освободителей.
Зачем помогать тем, кто мучает, хочет спросить Эгорд, но ответ и без того мерцает в тусклых зрачках предателя: надеется на милость и привилегии, чтобы тоже купаться в вине, обнимать красавиц…
— Белая гадюка! — рычит Милита.
— Ты же клялся служить свету! — Тиморис поднимается, хочет кинуться в безнадежную атаку.
— Лучше быть живым темным магом, чем мертвым светлым, — судорожно дышит перебежчик.
Свет в руках жреца превращается в комок тьмы, оттуда вытягиваются три отростка, готовые броситься на спасителей черными лучами.
Вспышка — и жрец оседает пеплом.
Второй жрец, могучий седой старец, наконец избавился от недорубленных браслетов, сухая ручища вытянута в сторону пепельной тучки.
— Прости, брат, — тяжко выдыхает жрец. — Возмездие найдет сломивших твою волю!
Тиморис помогает Эгорду встать, Милита вскакивает, подбирает лук.
Воин-маг наваливается на стену льда, по плечу вытекает энергия, отстраивает выпавшие куски, Милита, Тиморис и старец удерживают несущихся в обход демонов. Вся надежда на спутников, сил кое-как хватает восстанавливать лед, Эгорд не может даже сбросить вцепившегося в спину летуна.
Настырного монстра дружно пронзают коса, стрела и луч.
Тиморис выбывает из обороны, суетится над убитыми, мечется от одного к другому.
— Эй, чего там роешься, червь?! — Милита насыщает стрелы тройной порцией огня, каждая игла фиолета прошивает по нескольку тварей. — За тебя должны отдуваться, паразит?!
— Не мешай, нас спасаю! — отмахивается воин.
Эгорд почти пустой, лед не растет, тонкие ниточки сил едва успевают связывать самые узкие трещины. А мимо падают и разбиваются здоровенные белые куски.
— Помогите…
— Выпустите, мы поможем…
— Убейте меня!..
Прикованные жрецы с трудом ворочают языками, слова вперемешку с нытьем и мычанием, лица в крошках — многолетняя соль слез…
В самом деле помогут? Эгорд косится на кучку пепла от жреца-предателя. Спутники тоже в сомнениях, не торопятся выпускать.
«Если меня убьют, — говорил Витор, — не вздумай мстить. Жаль, я не предвидел этого раньше, не таскал бы по заварушкам, но ты творец — вон какую красоту делаешь из обычного льда, — а вашему брату оружие противопоказано».
«Почему?»
«Из обиженных творцов выходят грандиозные разрушители. И сбрей, наконец, челку и
«Ладно».
— Эгорд! — окрикивает Тиморис, приглашающий жест, на двух десятках трупов вырезана руна. — Приятного аппетита!
Эгорд тянет руку к пище, другая по-прежнему подпирает грохочущий купол. Через какое-то время вместо тел — рассыпавшиеся в мел кости, ледяной форт опять вытягивается, бреши и сколы зарастают, воин-маг свеж как выспавшийся бог, ощущает второе — или уже сотое? — рождение.
— Благодарю!
— Мы как тараканы в углу! — Тимориса окружают, коса ныряет из одной туши в другую, а первая еще живая, царапается, портит доспех. — Бегаем быстро, но против веника и сандалий — дело дрянь!
— Надо освободить братьев! — срывается на хрип жрец.
— Не смей! — кричит Милита.
Враги резко наглеют, даже с новообретенной силой Эгорду тяжко. К нападающим примыкают ездовые жуки-великаны и демонессы. Обрушивается знакомый с острова черный дождь: архимагам, наверное, жутко надоело ждать. Копья тьмы ломают хрупкое стекло холода на горошины, щит урезается как тростинка перед оттачивающим приемы мастером фехтования: ниже, ниже, еще ниже…
Уже не до демонов, укрыться бы от града обломков, стихия вот-вот похоронит заживо.
— Надо смываться! — орет кто-то.
— Пригнитесь! — Эгорд окружает себя солнечной сферой. — Закройте глаза!
Из губ выпархивает слово, шар взрывается, залп белых линий пронзает все вокруг. Лед превращается в горячий туман, дышать нечем.
— За мной!
Эгорд бежит впереди, за ним, пригнувшись, остальные.
Из пара возникают сбитые с толку демоны, глаза некоторых сожжены, твари бьют наугад. Их так много, что беглецам приходится запрыгнуть вверх и мчаться по спинам и плечам, живой красный ковер ходит ходуном как болотный мох, сердце рывками бросает Эгорда вперед…
Толпа редеет, беглецы прыгают на землю, но от этого не легче.
Демонов — как термитов. Если бы каждый был ростком пшеницы, Старг кормился бы хлебом год.
Черный луч испепеляет жреца.
Был — и нет.
На троицу смотрит сотня парящих архимагов, Эгорд угнетенно обозревает ряд качающихся рогатых шлемов, сгустки тьмы набухают, чтобы скрестить лучи на докучливых гостях.
— Вот и все, — опускает Тиморис косу.
Демоны и архимаги замирают, шеи выкручивают головы к воротам.
Скалоподобные створы ползут, вспахивают каменную твердь в щебень, плиты размыкают толщу, словно открывается громадная книга… Между «страницами» полоса мрака дышит чем-то едким, так и хочется зажать нос, кромешная тьма расширяется, воздух приходит в движение, засасывается пустотой. Ветер и дрожь валят часть демонов, Тиморис держится за Эгорда, на смену жаре — холод, глаза Милиты выцветают такой же чернотой, немертвая шипит как василиск.
Плиты останавливаются, у их подножий дымится пыль.