Лечение водой
Шрифт:
Он пишет каждый день уже семь лет, из него выжали все, все, а как надо что-то для него сделать…
Никто никому не должен помогать. Это же творчество! «Все должно само происходить»! (Опять Костя вспоминает эту «искреннюю, бескорыстную установку» литературных ценителей, его окружающих. Которые на деле просто ничего не делают, а только сидят в своих лавочках – довольствуясь «славой» узкой кучки литераторов).
Господи, как же ужасно, надломленно ему!..
Еще не сняв одежды, а только включив свет в прихожей, он поворачивается к зеркалу и некоторое время смотрит на себя. У меня уже появились морщины? – вспоминает свой собственный вопрос –
Нет, никаких морщин. Он обаятелен, хорош собой и высок… даже красив, пожалуй. Но лицо такое, будто он не спал несколько дней… он и не спал! Устало прищуренные глаза – взгляд… словно старается продраться сквозь туман. Молочно-темно-серый туман – электрический свет… он ничего и не освещает в квартире?.. Темное, затуманенное сознание.
За спиной настенная вешалка для ключей с полуотворенной черной створкой. Створка прижимает к ключам свисающую кожаную перчатку. Дальше – входная дверь, на которой висит листок с надписью: «Свет не забудь выключать», – оставшийся еще с лета, когда мать уезжает на дачу, и Костя на пару месяцев остается один. Еще далее – дверь в ванную, почти всегда отворенная, а на выключателе отсутствует одна клавиша. Еще дальше – темнеющее пятно
окна на кухне… В квартире полумрак? Люстра зажжена, но свет очень бледный и… какой-то кислый… и призрачный. «Как в пещере у тебя. Просто как в пещере…» – вспоминает Костя усмешки Гамсонова, который как-то пожаловал к нему в гости, пару лет назад…
Левашов снова смотрит на свое осунувшееся, измученное лицо……………….
……………………………………………………………………………………….
Через полчаса… он продолжает ощущать эту страшную усталость – во всем теле, – но опять не может уснуть. Сидит на кровати, смотрит в одну точку… Вдруг… страшный испуг-опустошение – будто отворяет нараспашку все его тело… «Что же со мной сделали такое?! Как они могли? Так поступить! Это же и их дело тоже! Литература! Как они могут поднимать руку на святое?!»
Насмешки Гамсонова. Секунду Костя опять чувствует себя дурачком. И что просто раскудахтался. Ему и обидно и… смешинка скользит. В онемелом мозге…
Где-то очень, очень далеко.
А потом в голове начинает крутиться жаркий «аналитический» клубок, остервенелый: «Раз в журнале раскритиковали… значит, наверное, и в премии «Феномен» не пройду – они связаны неофициально… а с другой стороны, Молдунов умыл руки – выходит, будут уже публиковать, осталось только в премии пройти. «Но а что, если сорвется там?» – Костя весь заклинивается внутри – надрывным страхо-о-о-ом. Ведь ежели сорвется в молодежной премии… а тут такой солидный, тяжелый журнал – премия ниже! «Кто меня примет в журнале – после? Тем более раскритиковали на семинаре… да и смысла печатать без премии – нет. Смехотворный тираж журнала, Гамсонов все правильно сказал…» Зато уровень!.. Самое важное!
«…а с другой стороны, поскольку журнал выше… если уже принято, если будут печатать… ведь Молдунов сказал…»
Посмотрим, что вы скажете, когда вам причинят боль литературные критики.
«Все еще будет хорошо, точно!.. Значит, и пройду я в премии, конечно, – чего я парюсь! Все будет хорошо!»……………………………………………………………….
Не смотря на весь сумасшедший жар «клубка»… он довольно-таки точно характеризует… действительный омут, в который Костя угодил.
«Как же они могли так поступить со мной?!..
Все это – очень серьезно. Очень, очень серьезно!
Роман, роман… они напечатают? Они сделают это?.. Да, они сделают», – утверждает Костя.
Мысли… почти
Он вскакивает – твари, твари!! – ходит, ходит по комнате: я работал над романом так себя измотал а какая-то тварь которая ничего не написала за всю жизнь хочет прицепиться прицепиться гнида… влезла и не дает дороги… они только пьют кровь и издеваются, говоря, что мне рано…
И Костя останавливается. Неловко говорить об этом, даже мысленно – будто он сам идентифицирует в себе некий комплекс… «Я слишком молодой еще».
Который озвучил Молдунов. Выставляя вперед свое пузо. Костя ходит, расхаживает, изнывая от кислоты и презрения, но потом… всколыхивается воспаленной гордостью, радостью – это как вспышка – навечно остановившаяся в глазах…
ледяная
«Да, мне еще только двадцать четыре… но это ж наоборот хорошо! – вско-лыхи, всколыхи, резиновые прогибания в груди. – С этим романом я прыгнул не по годам высоко! Мне все удалось в нем – поэтому они плетут такие козни, это хорошо, замечательно!..» – воспаленная радость, безумное возбуждение. И он уже заливается истерическим хихиканьем – почти восхищением, маска, ехидная маска на лице, пальцами, пальцами шевелит – «прохвост, какой прохвост Уртицкий. Вот прохиндей, как же хитер! Это ж надо, что учинил!» – хихикает, хихикает Костя.
Но потом смех резко иссякает – цикл апатии.
Во всем теле – тупая, замораживающая боль; полое разочарование – «в моем теле ничего нет? никаких внутренностей?»
II
Приходит мать – с работы, из музыкальной школы.
– Вот что у тебя опять такое лицо осунувшееся, скажи мне? – спрашивает она.
Костя сидит в кресле, мать склоняется над ним, но он не отвечает. Полное, страшное уныние – он смотрит на чернеющее окно.
– Ты знал, на что шел! Сам полез в это болото, так что теперь терпи. Сейчас, понадеялся, что эти бездари тебя пропустят. Смотри-ка! Ты у них раскрылся – они теперь специально сделают, чтоб ты ушел раньше времени.
«Я знал, на что шел? Ах, она еще и не уверена? Я так и не убедил ее, что должен только писать? – крутится в голове. – Все правильно она содержит меня не потому что верит в мое дело а только чтоб я сидел при ней боится одна остаться» – он вскакивает, подпрыгивает на одном месте, кричит:
– Дура!! Ты дура!! Что ты в этом понимаешь? Заткнись! Заткнись!! Дура!! – кричит в крайнем перевозбуждении; не в ярости или ненависти.
– Сам заткнись – понял меня? Я тебя содержу. Если меня не станет, тебе будет очень плохо. Я тебе говорю: ты-знал-на-что-шел. Смотри-ка, захотел, чтоб эта бездарь тебя куда-то двинула. Я говорю: они теперь специально будут издеваться. Вот-вот… – она коротко «кивает» пальцем. – Как раз, чтоб ты концы отдал поскорее.
Лицо матери чуть наморщено – от Костиной «вспышки».
Потом мать разворачивается, уходит на кухню. На этом разговор заканчивается.
«Что она в этом понимает? Она ничего не добилась в жизни и меня раньше хотела заставить жить как все. Чтобы у меня «просто все было хорошо»… А я не хочу, чтоб было хорошо, не хочу! – яростные, воспаленные прогибания. Но эти мысли – против матери – просто остаточно крутятся в голове: – Я должен, должен испытывать эту боль, испытывать. Но сколько же можно, черт… Как же так могут эти твари издеваться?» – на самом деле, он уже чувствует, что прекрасно с ней согласен. «Для них нет ничего святого! А-а-а-а-а-а-а, а-а-а-а-а-а-а… надомной издеваются, меня клюют… твари-и-и-и-и-и-и…»