Лечение водой
Шрифт:
– Это для того, чтобы в момент ее отказа я почувствовал, что она врет, что не хочет встретиться. Но это и так будет понятно в общем-то. Но они хотят вынудить меня позвонить Уртицкому. Зачем такие виляния? А чтоб я был обязан ему в устройстве своей личной жизни. Чтобы я почувствовал себя под пятой – когда буду звонить и сам же у него выпрашивать… отношений, которых не хочу; унижаться. Это для безопасности – чтоб я никому не смог рассказать об этих играх. У меня как бы автоматически закроется рот – я же сам его об Ире попрошу… – Костя останавливается и потом, качая головой, завершает
– Пф-ф-ф-ф… – Гамсонов снова смеется, приложив ладонь к щеке, чуть наклоняет голову. – Вот-вот! Ты поливаешь-поливаешь, а все равно потом… как это был герой-то литературный… забыл.
– Нет, Денис, я этого не сделаю, ты ж знаешь меня, – произносит Костя – уже твердо.
– Нет? А может все-таки?.. Сам же позвонил этой девке – пф-ф-ф-ф-ф…
Гамсонов склабится, ерничает, Левашову неприятно – от уколов в душе. («Уменя и так столько боли такой концерт в башке а он еще подливае-е-е-ет!! Затык, затык в голове, а-а-а-а-а-а!!»).
Но Гамсонов просто подшучивает как ни в чем не бывало – конечно, он знает, что на самом деле… «Это не смешно».
И Костя говорит – как бы стараясь унять шаткость, она тотчас появилась в душе, – ведь публикация зависит от…
– Я все же надеюсь, что мой роман в журнале не завернут… – он тыкает на это – голосом. Будто это зависит от Гамсонова. – Да ведь Уртицкий уже и дал ход. Рекомендации ведь обратно не забираются.
«Да, это так, – думает Костя. – И если тебе уже написали отказ – тоже. Если скажут уже точно… значит уже все».
Потому что это серьезный, профессиональный журнал. Он опять понимает, осознает, в сотый раз… этим его и держат – «я не могу теперь позвонить никуда! Ничего не могу узнать, только условия выполнять – опять все то же самое, бесконечное повторение».
– Ну и что ты думаешь обо всем этом?
– Да ничего не думаю, – Гамсонов жмет плечом. Уже серьезно. – И о чем же твой роман, интересно?
– Ну… о детях. О моем детстве, пожалуй. Но не только. Там много вымысла. Ну в двух словах… – Костя сбивчиво начинает излагать. – Там главный герой… он проводит летние месяцы на даче, со своим братом. А брат – тот еще затейник! Они придумывают разные игры… А потом как-то они отправляются в лес и видят на поляне странных мистических людей, непонятных. Которые чем-то походят на бродячий табор… ну, вроде цыган, пожалуй. Потом проходит много лет, и эти странные образы так и не дают им покоя, преследуют всю оставшуюся жизнь. Они символизируют их детские страхи. Герои – уже взрослые, брат женился, но не по любви и…
– Да это чушь полная. Но вот-вот, именно что повзрослеть – это тебе очень нужно. Мистические образы… Это что, типа шедевров фэнтези?
– Нет, что ты! Боже упаси! Ничего подобного! Мой роман – философский.
– Я ничего не понял… Нет уж, мне приятнее читать «Золотого теленка». Настольная книга, знаешь ли, для меня.
– Уртицкому, в действительности, абсолютно неважно, о чем мой роман. На какую тему. Я же тебе говорю, что я…
– Ладно, все, опять слушать то же самое… – Денис иронически
– Какое?
– Что ты мне сказал? Ты его все время повторяешь…
– A-а… что меня шанта…
– Да. Тебя не шантажируют, а пытаются купить. Если ты скажешь, что тебя шантажируют, это будет клевета, потому что…
– Ну да. Я понял. Да он в любом случае всегда сможет сказать, что мне померещилось, поэтому… – Костя останавливается.
Полная безвыходность внутри. Нет никакого исхода………………………………..
Они опять сидят в парке, как и в прошлую встречу. Парк узкий, между двумя дорогами проспекта; закован в медленные, вечерние цепи автомобилей, которые, изредка посигналивая, протягиваются к площади метро. Слева, за разреженной листвой деревьев сверкают скопившиеся уголки машин и огней, и совсем невидно лиц пешеходов – кажется, они утонули… в троеродной массе.
И все же они где-то там…
А правее, на сине-зеркальной башне мегаполиса распускается и играет цветами неоновая мозаика. Осторожными, бесшумными волнами на фоне голубоватой дымки неба позади. Весь московский шум, походит на чуть усиленный шелест автомобильной резины, и Косте представляется… что вместе с распускающимися цветами на табло, – от центра к краям, – свежеет почему-то и воздух… едва ощутимо.
На секунду ему кажется, что он может расслабиться, унять наждачный гул в мозгах и сбросить бетонную маску лица, а вместе с этим и весь груз…
– Да, меня хотят купить. Только так ловко, чтоб я инициативу проявлял, – он останавливается, а потом произносит сдавленно-медленно. – И всю эту куплю Уртицкий называет любовью – я знаю… это я точно знаю. Он и правда искренне считает, что это любовь. Что можно заставить полюбить человека таким способом… А знаешь, почему он так думает? Он вообще считает себя очень прозорливым в отношениях и что понимает, кто с кем должен встречаться лучше, чем сами эти люди… знаешь, от чего все идет?
– Ой не, я больше не хочу слушать этот бред… меня этот твой Рютицкий…
Тут у Гамсонова звонит мобильный. Он смотрит на дисплей – это Переверзин.
– Слушай, можешь ответить? Скажи, что меня нет, а если спросят, когда буду, скажи, не знаешь. Понял?
– Без проблем… – соглашается Костя, беря телефон. – А кто звонит?
– Один тип… то еще динамо. Понял, что сказать?
– Конечно.
После того, как Костя отвечает, что Гамсонова нет, и кладет трубку, Денис забирает телефон и спрашивает:
– Тебе вообще зачем нужна эта публикация?.. Каким там тиражом выходит этот журнал?
– Три тысячи.
– Ага. И на газетной бумаге.
– Ты не понимаешь. Это совершенно неважно. Это очень престижное издание! В нем печатались Астафьев, Шукшин, Шолохов…
– Три тысячи. На газетной бумаге, – повторяет, между тем, Гамсонов утвердительно и ровно. – Разойдется это только по библиотекам.
Будто и не услышав Костю и как бы давая ему почувствовать нелепость всей этой истории. И кто сейчас знает, что выходят еще какие-то литературные журналы, которые печатают серьезную прозу.