Лечение водой
Шрифт:
Чуть наморщенное лицо матери. «У нее уже много морщин ей уже за шестьдесят у нее уже много уже за шестьдесят…» – вспышки, вспышки в жаркой голове, как искрящие осечки перед взрывом, и не можешь, не можешь моргнуть!! Голова гудит или онемела?
Костя не в силах определить.
Ill
Позже он, немного успокоившись, начинает обдумывать то, что происходило последние годы. Это как мелькающие воспоминания… (Но они подолгу, подолгу повторяются в воспаленном мозговом гуле…)………………………………….
……………………………………………………………………………………….
Сначала молодежная премия… Когда-то он попал к Уртицкому, который занимается юными дарованиями… туда приходили способные литераторы с совсем еще неопытными сочинениями,
Между тем, Уртицкий – настоящий камертон к искусству. Он – действительно выдающийся преподаватель и оценщик. Он обладает феноменальной способностью ловить самую суть литературного произведения… не то что даже по полочкам раскладывать его достоинства и недостатки, а как бы выводить срединную линию, дрейфуя – пятью-шестью фразами; и всячески избегая прямых высказываний. В результате получается не меткая оценка, а скорее, пространный, иногда даже неясный отзыв, который, между тем, демонстрирует невероятную понимающую глубину, призванную настроить на нужную волну и автора произведения. Уртицкий – так лавируя – умело настраивает талант; находит «нервные центры», принимающие в творчестве самое активное участие. Надавливает и так, и эдак, чуть-чуть, иногда чуть сильнее, ущемляя или стимулируя творческое самолюбие. Как только талант делает шаги вперед, маэстро всегда поддержит словесной похвалой…
Однако это все до определенного момента. Когда появляется стык, «острый угол» – когда человека надо пропустить куда-то дальше. Как только этот момент наступает… Уртицкий сразу начинает раскачивать, подвигать свои оценки в ту или иную сторону и заплетает интригу, которая так расставляется, так странно зацепляет самых разных людей… Даже! – так ловко заворачивается в мудреную цепочку жизненных событий, что в результате оставляет талант ни с чем – без славы, без денег, без всего… Но не потому, что Уртицкий не хочет помогать – сам он искренне верит, что двигает литературу вперед… но просто у него это заложено генетически – изгадить всю собственную и чужую работу, чтобы с нее не было никакого проку. Это выходит у него интуитивно, само собой. Потому что оборотная сторона его ратования – чувство собственничества и зависть, радикально все сменяющая, как только нужно, чтобы за словами последовало дело. Но это никому в Уртицком, в основном, незаметно, потому что лихорадочная жадность до литературных связей укоренилась в нем так глубоко, стала таким естеством, что обрела внешнюю форму мудрого спокойствия, дипломатичности и податливости. Несколько его рекомендаций – и тебя станут печатать во всех престижных изданиях, – однако он так бережет заработанное влияние, что никогда им не воспользуется. Либо тихонько намекает «протеже» о такой дани, на которую тот никогда не пойдет…
Уртицкий – лицо и характер современной литературы. Развивающий самые перспективные и новые течения. Он всегда скажет, что от него ничего не зависит – ни в премиях, ни в публикациях, – и что он нигде не состоит. Между тем, куда ни сунешься, везде увидишь его физиономию. В одном месте он организует вечера, в другом его посылают, как куратора поэтического биеннале, в третьем он член редакционного совета. Кроме того, еще в десятке мест он занимает подвижно-плавающую позицию, вроде нештатного рецензента или неофициального наблюдателя. Каждый год он входит в жюри той или иной премии и сидит во всех журналах и газетах. И везде он судит. Он это и не прикрывает – как раз, чтобы молчаливо властвовать и держать ситуацию под контролем; в каждом месте, куда влез. Чтобы за его отзывы нельзя было зацепиться, а только для собственного авторитета. Он открывает таланты и всегда молчаливо делает вид, что выжидает момент – чтобы сделать их известными. Но этого светлого дня никогда не происходит – на деле он вперед себя никого никогда не пустит. И он так прочно везде засел, так властвует, так ловко дергает за ниточки и изворачивается, что выбить его уже нет никакого способа, и все – а что делать! –
…Впрочем у него бывает настроение похвастаться – тогда он наоборот говорит, что имеет влияние где угодно и одной его рекомендации достаточно, чтоб ее обладатель прославился чуть не на всю страну. С Уртицким в эту пору можно даже сговориться, и он напишет в какой-нибудь журнал… но только в последний момент похвалит так, что публикация почему-то никогда не пройдет.
(«Ну и что здесь, собственно, такого? Это же вторично, – объяснит Уртицкий. – Главное, не слава, а бескорыстное творчество». За искренность он всегда только и ратует. Да и журнал, куда он написал, солидный, но, на самом деле, никому неизвестный (опять лишь крупинка в бетонной стене издательств, которые ни на что не отреагируют)).
Да: и почва, и среда под стать таким «прокрутам»! Малотиражные журнальные издания, пробиться в которые необыкновенно трудно. Не приносящие, можно сказать, ничего. Долгое ожидание каждой публикации – все это создает ощущение нарушенности и застоя. (Особенно на входе – а Уртицкий как раз ловко занимает позицию на входе). Неоднозначность любой оценки. Всегда можно преувеличить достоинства, преуменьшить – когда надо. И все будет убедительно – если ты опытен и хорошо подвешен язык. Кроме того, для Уртицкого все критерии шарнирны. Ведь он либерал – освобождает литературу от каких-либо установок. Никогда не привязывает оценки ни к культуре, ни к обществу, ни к истории; ни к социальным проблемам. (Впрочем, когда удобно, он может на это пойти). Уязвимость – он умело пользуется ею для достижения сотен разных целей – как относящихся к искусству, так и бесконечно от него далеких. И все это для того, чтобы только управлять в совсем небольшом кругу…………………………………………………………………………….
……………………………………………………………………………………….
…Он часто планирует какой-нибудь сборничек или литературный сайт или сделать тематический номер в журнале, где выйдут рассказы его подопечных. Беспроблемно и мягко заявляя: «Конечно, конечно, это все реально». И вроде где-то что-то начинает обсуждаться, что-то завязывается, но в последний момент возникает какой-нибудь иной вариант – например, премия, на которую Уртицкий все перекладывает, говоря, что это еще лучше. А этого ждать – новые пол год а. Либо откуда ни возьмись возникает критическая ситуация: «у редактора семейное несчастье, и я не хочу травмировать его, так что выход поэтических подборок придется отложить»… А если попробовать надавить, либо напомнить попозже, он всегда вывернется и так при случае раскритикует, что говорить дальше отпадет всякая охота.
Вместе с тем, какими бы гадкими не были его интриги и надувательства, они всегда оставят ощущение, что виноваты его протеже. А Уртицкий просто хочет, чтобы литература стала качественнее и лучше; что он снова выжидает, что просто не пришло время, а стало быть, нужно еще проходить к нему, просидеть возле него…
С другой же стороны, Уртицкий все равно ведь кому-то выдает литературные премии – он постоянно член жюри каких-нибудь конкурсов в календарных годах… Так вот время показывает, что авторы, которых он двинул безо всяких интриг и торговли, не добились в литературе ровно ничего! – редко когда издав хоть одну книгу. Да ведь и Лобов, в котором Уртицкий души не чает, это просто безвольная кукла, которой он вертит и управляет. И двигает только так осторожно, чтобы тот всегда оставался в поле зрения.
Каков итог? Все это только усиливает и растопляет болотистость, расшатывая систему и так еле дышащую. Потихоньку делая искусство местечковым – что оно становится никому не нужным, кроме сугубой кучки литераторов, – и только засоряется.
Все, к чему бы он ни притронулся, зависает и вязнет – Уртицкий и сам просидел всю жизнь на одном месте и стремился, чтобы через него проходило как можно больше ниточек. Но он никогда не тянулся за ними, а делал так, чтобы те сами к нему подтягивались; с помощью намеков и виляний, и что он важный ценитель, умеющий прочувствовать искусство, как другие никогда не смогут…