Леденящая жажда

Таманцев Андрей

— Куда пошли? — остановил его Пастух.

— Домой.

— Операция провалилась? Ты это хочешь сказать? — напустился на Трубача Муха.

— А ты умеешь вызывать души мертвых? И допрашивать их? Нет у нас «языков». Все на том свете.

— Надо здесь все обыскать, — сказал Билл.

— Где? В этой каше? Нет, я копаться не буду, — мотнул головой Артист. — Я тонкая, чувствительная натура.

Пастух встал.

— Мы с Биллом обыскиваем эту комнату. Вы, — показал он на Муху и Трубача, — среднюю, а Док с Артистом —

дальнюю. Там трупов почти нет.

Действительно, теперь оставалась надежда только на этот бункер. Вдруг здесь удастся отыскать зацепку. Надежды, конечно, мало. Но вдруг?

— А почему это мы с тобой здесь? — спросил Билл, когда остальные ушли.

— Потому что мы командиры — нам самое трудное. И Пастух по локоть погрузил руки в кровавую массу.

— …Ну и денек сегодня! — сказал Док, раскидывая кучу тряпья в углу третьей комнаты.

— А ты думал! Это работа не для белоручек. Мы делаем грязное дело, но ради светлого будущего, — подал голос из своего угла Артист.

— Сколько пустых бутылок! И это называется мусульмане! — Док был крайне возмущен.

— Они таким образом боевой дух поднимают, — отреагировал Артист.

— Оно и видно.

— Неужели, Артист, тебе такой допинг незнаком?

— Я на работе не пью.

Потом наступило какое-то отупение.

…Пастух просто переворачивал человеческие останки, перетаскивал их, находил оружие, молитвенники, ложки, украшения… Но ничего ценного.

Так провозились часа два. Комнату обыскивали зря.

— Что-нибудь нашли? — спросил с надеждой Билл у Мухи и Трубача.

— Нет, ничего.

— Жаль, так много времени потеряли — и все впустую.

— Надо было в плен кого-нибудь взять! — с досадой сказал Муха.

— Умный нашелся! Так талибы тебе и дались. И потом, ты думаешь, они что-то знали?

— Я могу такое допустить.

— А я нет!

Третья комната точно так же была завалена пустыми магазинами от «калошей», разноцветными тряпками, от которых уже у всех рябило в глазах. В общем, и здесь тоже ничего особенного. Ничего…

Кроме люка. Надо было проверить, куда вел этот выход.

— Трубач! Посмотри, что там.

— Есть, командир.

Трубач сел на край люка, притянул к себе автомат и прыгнул в темноту.

Небольшая комната. Картина та же: тряпье, матрасы, автоматные рожки.

Трубач вздохнул и со свойственной ему природной брезгливостью потянулся к груде разноцветных матрасов, дулом автомата переворачивая их один за другим. Вдруг самый нижний зашевелился. Трубач, ожидал увидеть под ним какого-нибудь зверька, спокойно приподнял матрас и… увидел человеческие глаза.

Перед ним, свернувшись калачиком, трясясь от страха, лежал ребенок. Афганский ребенок. Лет шести-семи.

Пронзительный ужас в черных, блестящих глазах. Ребенок в этой кровавой мясорубке! Что может быть кошмарнее! Не важно, чей он, главное — чтобы пропал

сейчас этот дикий страх в его глазах. Трубач попытался как можно больше доброты вложить в свой голос. Дитя, конечно, не поймет того, что он говорит, но нужно показать, что он его не тронет, что ему нечего бояться.

— Не бойся, пацан. Не бойся… Мы тебя не обидим.

Ребенок продолжал трястись и смотреть на Трубача все с тем же ужасом и злобой. «Совсем как маленький волчонок», — подумал Трубач.

— Да не бойся, тебя тут никто не обидит. Вот смотри, я убираю автомат. — С этими словами Трубач откинул свой «калаш» в сторону и показал ему пустые руки.

Глаза ребенка блеснули. Потом фонтаном из них брызнули слезы. Трубач растроганно протянул к нему руки, чтобы успокоить, но тот, как дикий зверек, быстро отпрыгнул в сторону.

— Ну не трону я тебя, не бойся, сам этого не терпел, когда пацаном был.

Забившись в угол, мальчик что-то выкрикнул в ответ. Это были резкие, короткие фразы. В каждом слове была ненависть. Она вытеснила прежний ужас.

Трубач совсем растерялся. Это не враг — это ребенок, а ребенок не может быть врагом.

Но мы для него заклятые враги. И что с этим делать?

Вдруг мальчишка кувыркнулся прямо под ноги сидящего на корточках Трубача и резким, невероятно сильным для маленького тела ударом толкнул его. Трубач от неожиданности потерял равновесие и упал. «Волчонок» бросился к автомату и успел схватить его, опередив Трубача всего лишь на доли секунды. По всей видимости, он держал в руках «калаш» уже далеко не первый раз, уверенным движением он снял автомат с предохранителя, передернул затвор, положил палец на курок и что-то крикнул.

Злобное, полное безграничной ненависти, искаженное лицо…

– Э, брось, ты что делаешь! Это же не игрушка! — крикнул Трубач.

Но он забыл, что перед ним не совсем уже ребенок, даже совсем не ребенок, а маленький солдат.

«Волчонок» снова выкрикнул что-то и нажал на курок. Трубач инстинктивно упал на пол. Но выстрела не было. Трубач и не заметил, как расстрелял весь рожок. Вот это его и спасло.

Ребенок на минуту замер, что-то обиженно, совсем по- детски крикнул, вытер грязным рукавом куртки слезы, схватил с пола другой рожок, ловко вставил в автомат и снова прицелился в Трубача.

Говорят, что к Кому-то смерть приходит в образе ребенка… Что ж, здравствуй, долгожданная…

И Трубач просто зажмурился.

Но выстрелов снова не последовало.

Трубач открыл глаза. За «волчонком» стоял Муха и крепко держал его за руку. «Калаш» валялся у их ног.

— Откуда этот злыдень? — спокойно спросил Муха.

— Отсюда. — Трубач указал на матрасы.

— А я думал, что детей находят в капусте…

— Трубач! Что произошло? — В комнате появились остальные.

— Не важно. У нас тут «сын полка» объявился.