Леди и некромант. Тени прошлого
Шрифт:
– Чего нет?
– он вздрогнул и обернулся.
Взгляд мутный.
Он не здесь, а... где? В месте далеком и прекрасном, там, где его ценят... они всегда предлагают именно то, чего больше всего хочется.
Значит, мне хочется балов, танцев и всеобщего поклонения? Сомневаюсь.
Шепоток.
И надо бы прислушаться. Если прислушаюсь, мне расскажут, насколько счастливой я могу быть. Сопротивление бесполезно, мы все принадлежим пескам, но мы хотя бы можем умереть счастливыми.
– Обойдетесь, - сказала я голосам и, убедившись,
Он вздрогнул.
Фыркнул.
И сказал:
– Не было печали, свинью выручали.
А потом икнул и зевнул. Потряс головой, отчего бантики, в волосы вплетенные, запрыгали. И произнес:
– Чего это было-то?
– А я знаю?
– я обошла телохранителей, которые ко хранению моего тела интереса не проявляли, а так и стояли, статуями, хорошо, хоть не делали попыток свернуть мою дурную голову. Револьвер лежал на месте, в сумочке, и с ним вот стало как-то спокойней.
Октоколесер же вздрогнул.
Заурчал.
И задрожал. За окном поползла желто-красная гладь пустыни. Такой вот классической пустыни, где песок и еще раз песок. Мы проплывали мимо величественных барханов, когда на вершине ближайшего появился вдруг человек.
И странное дело, пусть он был не так уж и близок, но я в мельчайших деталях могла рассмотреть его лицо. Узкое. Бледное. Аристократически-прекрасное.
Черный наряд его несколько не вязался с местом, все же в камзоле здесь несколько жарковато.
Мгновенье, и рядом с мужчиной появилась женщина в легком лиловом платье. Она рассмеялась чему-то и, подняв руки к небесам, закружилась. Взметнулись шелковые юбки, и пески за ними... закружились, загудели, превращаясь в песчаный вихрь. И поначалу небольшой, карманный, он с каждым мгновеньем становился все больше.
А у меня возникло такое вот нехорошее чувство, что одним вихрем дело не ограничится.
Пески зашевелились, ожили.
Они вдруг расползлись гнилою ветошью, выпуская из дыр людей. Этих людей были сотни и сотни.
Разные.
Вот толстая женщина в темных одеждах опирается на руку изможденного мужчины. Ноги его скованы цепью.
Разбойного вида мальчишка держит крупный камень.
И старик склоняется под тяжестью креста.
...и все же вот скованных, обритых, изможденных было в разы больше. Я чувствовала глухую их ненависть, а еще - тоску.
Жажду, утолить которую может моя никчемная жизнь...
...песок гудел.
Он поднялся волной, которая устремилась к нам, неся камни и кости. Она летела, напоенная совокупной силой их, уже не живых, но еще не мертвых. И я закрыла глаза, предчувствуя удар. Октоколесер мелко дрожал, разгоняясь, но я понимала: уйти от волны не получится.
Гуля заскулил и прижался к ноге.
Вздохнул Грен, пробормотав:
– Была б шея, а веревка сыщется...
...удара не было.
И не было.
И все еще не было... и я открыла глаза. За хрупкой преградой стекла виднелись лица. Перекошенные яростью,
– Защита императорской дороги, - Альер все же возник.
– Надо же... вам повезло, что она работает.
Песок сползал, оставляя у камней подношения в виде мертвецов. Потемневшие мумифицированные тела издали походили на камни удивительных форм. И смотреть на них было не то, чтобы отвратительно, скорее уж немного неприятно.
Кем были эти люди?
– Что это?
– мой голос дрогнул.
И пришлось стиснуть кулаки. Успокоиться.
Ничего страшного не произошло... могло бы произойти, но... не стоит думать о том, что могло бы... и вообще...
– Магия, госпожа, - Верховный судья прилип к другому окну. Он всматривался в происходящее снаружи с жадным любопытством.
– Родовая магия Мах-Харни... мой старый друг все-таки сумел найти выход... позвольте...
...Верховный судья вдруг исчез.
Отмерли аррванты.
И левый заворчал, закружился. А правый вперился в меня взглядом.
– Ничего страшного не случилось, - револьвер убирать я не стала. Защита защитой, но... как-то мне было неспокойно, что ли...
...однако, несмотря на все мое беспокойство, к вечеру октоколесер дополз до края пустоши. К этому времени пески несколько успокоились, но мертвецы не исчезли. Они выстроились вдоль дороги молчаливой стражей и глядели на нас, близких и в то же время недоступных, с явною укоризной.
Я лишь руками развела.
Что бы с ними ни случилось, они заслуживали покоя, но... я не готова была отдать себя в жертву.
...пустошь имела четкую границу. Вот за окном мелькнули пески, и вот уже сменились они темными зелеными лугами. Дорога уходила дальше, к лесу, но октоколесер до него не дополз.
Он вдруг мелко задрожал.
Загудел.
И остановился.
***
Прекрасная Орисс чувствовала себя несколько неуверенно. Не отпускало ощущение, что она совершает ошибку, что сны ее - лишь сны, и не следует принимать их всерьез. А еще лучше, стоит попросить у отца настойки белого лилейника, и отдохнуть, наконец.
По утрам она чувствовала себя изможденной.
Истощенной.
Разбитой.
И отвар из корней девясила, сдобренный хорошей толикой лотосового молочка, почти не помогал. Нянька хмурилась.
Качала головой укоризненно.
Молчала.
Пока.
Ничего. Ждать уже недолго. Он восстанет и тогда...
Прекраснейшая Орисс потупилась, скрывая ярость в глазах... все заплатят... и насмешники, и фальшивые доброжелатели, вереница которых потянулась, дабы утешить ее, такую несчастную, брошенную... за их показным сочувствием виделось лишь жадное любопытство. Им было интересно, как же она, гордая, держится.