Леди полночь
Шрифт:
– Ты можешь отпустить меня, - сказала она.
– Я в порядке. Мне не нужна такая царская прислуга в роли тебя.
– Он коротко рассмеялся, поперхнувшись смехом.
– Я не знал этого, - сказал он и поставил ее на ноги.
Осторожно и медленно, они прижались друг к другу, словно ни один из них не мог смириться с тем, что через секунду они уже не будут касаться друг друга. Сердце Эммы бешено забилось.
Оно стучало, пока она следовала за Джулианом по коридору, продолжало стучать пока они поднимались вверх по лестнице в его мастерскую.
Джулиан пошел достать
– Входи, - сказал он. Годами въевшаяся привычка к уважению частной жизни Джулиана не позволяла Эмме войти.
– Ты уверен?
Он кивнул. Он был бледен.
Она пересекла комнату с ощущением тревоги.
Может у него здесь есть трупы. Как бы там ни было, это должно было быть нечто ужасное. Она никогда не видела, чтобы он выглядел таким, как сейчас.
Она шагнула внутрь комнаты. На мгновение подумав, что вошла в комнату кривых зеркал. Её изображения смотрели на неё со всех сторон. Стены были покрыты прикрепленными эскизами и картинами, там был мольберт, стоявший в одном углу возле окна, с наполовину законченным рисунком.
Две столешницы вдоль восточной и западной стен, и те были покрыты картинами. Каждый образ был ее. Там она тренировалась, держа Кортану; там играла с Тавви; на другой читала книгу Дрю. На одной картине, нарисованной акварелью, она спала на пляже, положив голову на руку. Тонкость наклона ее плеча, отдельные песчинки, что прилипли к ее коже, как сахар, нарисованы с такой любовью, что она почувствовала, как у неё начала кружиться голова. В другой - она возвышалась над Лос-Анджелесом.
Она была раздета, но тело ее было прозрачным — можно было увидеть только его очертания, и звезды ночного неба просвечивали сквозь нее. Ее волосы спадали вниз, словно яркий свет, освещающий мир. Она вспомнила, что он говорил ей, когда они танцевали.
«Я думал нарисовать тебя. Нарисовать твои волосы. Мне пришлось бы использовать титаново-белый, чтобы получить нужный цвет, так как твои волосы почти светятся. Но это ведь не совсем сработает? Твои волосы - это не только светящейся золотой шелк: они янтарные и рыжие, карамельные, а также цвета пшеницы и меда.»
Она потянулась вверх, чтобы коснуться волос, которые она всегда считала просто белыми, а потом уставилась на картину, закрепленную на мольберте. Она была наполовину закончена, образ Эммы шагающей из океана, с Кортаной привязанной к ее бедру.
Ее волосы были распущены, как это было на большинстве картин, и он сделал их похожими на брызги океана на закате, когда последние лучи дневного света превращают воду в исключительное золото. Она была красивой, жестокой, убийственной, как богиня. Она закусила губу.
– Тебе нравится, когда мои волосы распущены, - сказала она.
Джулиан усмехнулся.
– Это все, что ты можешь сказать?
Она повернулась, чтобы взглянуть на него. Они стояли близко друг
– Такие красивые, - сказала она.
– Почему ты никогда не показывал их мне? Или кому-нибудь?
Он выдохнул, и расплылся в грустной улыбке.
– Эммс, любой, кто посмотрит на них, поймёт, что я к тебе чувствую.
Она положила руку на стойку. Ей было необходимо опереться на что-то, чтобы держаться крепко на ногах.
– Как давно ты рисуешь меня?
Он глубоко вздохнул.
Мгновение спустя его рука зарылась в ее волосы. Его пальцы накручивали пряди.
– Всю мою жизнь...
– Я помню, как ты рисовал, но потом перестал. – Она смотрела ему в глаза.
– Я никогда не прекращал. Просто научился это скрывать.
– Его улыбка исчезла.
– Мой последний секрет.
– Я сомневаюсь в этом, - сказала Эмма.
– Я лгал, лгал и лгал.
Джулиан говорил медленно.
– Я сделал себя экспертом по лжи. Я перестал думать, что ложь может быть разрушительной, даже злой. Пока я не стоял на берегу и не говорил, что я не испытываю к тебе тех же чувств.
Она так крепко ухватилась за стойку, что её рука заболела.
– Каких чувств?
– Ты знаешь, - сказал он, отходя от нее.
Вдруг ей показалось, что она сделала слишком много, слишком на него надавила, но отчаяние - знать, отвергло это.
– Мне нужно услышать это. Скажи это для меня, Джулс.
Он направился к двери. Схватил дверную ручку — на мгновение она подумала, что он собирается покинуть комнату — он захлопнул дверь маленькой комнаты.
Затем запер ее, закрыв их внутри. Повернулся к ней. Его глаза сверкали в тусклом свете.
– Я пытался остановиться, - сказал он.
– Вот почему я отправился в Англию. Я подумал, если буду далеко от тебя, может быть, перестану чувствовать то, что я чувствую. Но как только я вернулся, в первую же секунду как я увидел тебя, я знал, что ничего не изменилось.
Он оглядел комнату, выражение его лица было побежденным.
– Почему на всех картинах изображена ты? Потому что я художник, Эмма. Эти картины – отображение моё сердце. И если бы мое сердце было холстом, каждый его дюйм был бы изрисован тобой. – Она задержала свой взгляд на него.
– Ты имеешь в виду… - сказала она.
– Ты это серьезно?
– Я знаю, что солгал тебе на пляже. Но клянусь нашими клятвами парабатаев, что я говорю тебе правду сейчас.
Он говорил четко, обдуманно, словно он не смог бы вынести, если бы его слова, которые он говорил, были бы не поняты ею.
– Я люблю все в тебе, Эмма. Я люблю то, как я узнаю твои шаги в коридоре за дверью, даже когда я не знаю, что ты придешь. Никто другой не ходит, дышит или движется, как ты. Я люблю твое затрудненное дыхание во время сна, будто твои сны удивили тебя чем-то. Я люблю, когда мы вместе стоим на пляже, и наши тени сливаются в одну. Я люблю, когда ты пальцами пишешь что-то на моей коже, и я могу понять это лучше, чем если бы кто-то прокричал мне это в ухо. Я не хотел любить тебя вот так. Это худшее, что могла произойти, что я люблю тебя так сильно. Но я не могу перестать. Поверь, я пытался сделать это.