Ледобой. Зов
Шрифт:
— Полегче, медведь! Пережмешь малость, и вон из меня брага, из самого неожиданного места! От сраму убежать не успею, а до нужника не добегу.
— Всё, спать! — Стюжень облапил обоих воевод за плечи. — Дел ещё куча и маленькая горка.
Косоворот кругами ходил, заложив руки за спину, Смекал грыз яблоко, Лукомор непонимающе поглядывал на обоих, Кукиш фыркал и плевался, остальные шушукались.
— Обвёл вас князь вокруг пальца! Как малых детей обвёл! Бросил косточку, ровно собакам, а вы и повелись! Да вас теперь одного за другим можно на плаху определять! Теперь всякий на Боянщине знает, что вы заговорщики и придурки! Одного
Здоровяк прервал свой широкий размашистый шаг, бросился назад, сгрёб Кукишевы одёжки в кулаки и вздёрнул того на вес.
— Ещё слово и окажешься самым тупым умником на всём белом свете, единственно из-за того, что не сумел держать язык за зубами и оттого лишился всей головы! Всей головы! Я понятно говорю? Оторву голыми руками, к Злобогу!
Косоворот не стал себя сдерживать, ревел так, что у Кукиша остатние волосёнки дыбом встали. Если бы мог, пройдоха даже из верховки выпрыгнул бы. Впрочем… мгновение-другое Кукиш испуганно сверкал белками глаза, а потом из самого полезло, и были бы у Косоворота волосы, как знать, не встали бы дыбком. Остальные тоже опешили. Нет, знали, конечно, что Кукиш на глотку тоже не последний на Боянщине, но так причесать горластого и бритого наголо Косоворота…
— Рот прикрой, бычара, глотку простудишь! Верёвочка свивается, конец приближается, оставалось Зарянку да княжат к рукам прибрать, и на тебе! Упорхнула птичка из силка! Слышишь, бык, упорхнула! Мать твою, зверинец какой-то! Птички, быки… Только что Чарзарова шлюшка уехала, что сказала, помнишь? В лепёшку расшибитесь, но Отвада должен стать ручным и потерять волю! Волю! Времени осталось всего ничего! А ты, наверное, на титьки её таращился, да мимо ушей всё пропустил…
На какое-то время в Косоворотовом тереме, в едальной палате повисла такая тишина, будто все звуки просто выдуло к такой-то матери, а потом звуки вернулись, и первым стал громогласный гогот хозяина. Здоровяк ржал так, что ему пришлось выпустить Кукиша и упереться ладонями в колени, иначе рухнул бы со слабых ног на пол.
— Титьки… у неё… на загляденье. Ей-ей, поставил бы рачком и отжа… — и повернувшись к старшему сыну, здоровенному лбу, лишь самую малость уже отца, бросил строго: — Не вздумай матери сболтнуть!
Тишину безжалостно добивали всем скопом. Гоготали все, даже Кукиш. Вроде никто не принуждает, но как будто в голые ребра кто-то птичьим пером щекочет. Ага, в уши льётся, и рёбра изнутри щекочет. Смех, он такой. А Смекал оказался тот ещё остряк:
— Зве… зверинец! Птички, быки, раки…
Кто-то уронил чарку, и она звонко раскололась. Прощай тишина, ты была, но тебя было мало…
— Как, как? Что ты сказал?
Уже сидели за столом и как один повытягивались — повернулись кто вправо, кто влево. Только остряк Смекал сидел ровно. А чего вертеться, кого высматривать, это тебя ищут глазами.
— Я сказал, что знаю, как обстряпать дельце и обернуть к нашей пользе.
— Болтай, болтай, да меру знай! Тоже не дураками сидим, а ничего не придумали пока.
— Вот-вот наш зверинец пополнится ещё одной животинкой, — ехидно процедил Смекал. — Бараном. Блеет, блеет, а говорить не умеет.
— Ополоумел? — Долгоус вскочил с места. — Ты язык-то стреножь! До сих пор сотенку мне торчишь! А сотня мешков зерна, это тебе не пыль на дороге! Сначала отдай, потом рот разевай!
— Если дело выгорит, я тебе ничего не должен, ага? — хитрец нагло уставился на Длинноуса и холодно улыбнулся.
Вроде Кукиша дело дули выставлять,
— Сядь! Сядь, сказал!
Долгоус перечить Косовороту в его же доме не стал, бурча, сел, но и сев, молча показал Смекалу указательный палец: «Сотню мешков должен! Сотню!» И лицо сделал. Тот лишь презрительно отвернулся.
— Так что ты там придумал?
— Князь волком на нас глядит, врагами считает, едва сдерживается, чтобы не порубить секирой на колоде. Вон Зарянку с княжатами спрятал. Боится.
— Ну… он не так уж неправ, — гоготнул Кукиш.
— А если сделаем так, что Отвада убедится — никакие мы не враги, ничего худого не умысливаем, а то, за что он дрожит пуще жизни, на золотом блюде ему же обратно и поднесём?
Косоворот и остальные переглянулись, пока мало что понимая, но зря что ли, уже не скрываясь, шепчутся по всей Боянщине, что боярина от купца уже почти ничто не отличает? Положи на одну чашу весов меч, на другую — мошну с золотом… уже и не знаешь, что и перевесит. А пуще того, сделай с боярином то, что с годовалышами делают, только сначала бражкой допьяна упои: усади на пол, да положи перед ним меч и мешок с золотом. Нет, не за мечом теперешние потянутся. Косоворот и остальные с лёту оценили дерзость замысла и на ходу просчитали выгоду. Ох жирна выгода! Чисто жар-птица небо высверком расчертила. Пристрелишь, на пояс повесишь — до земли оттянет!
— Валяй, дай волю языку, пусть скачет.
— Кто-нибудь из молодой ворожачьей поросли поблизости есть? Ну, те отморозки, которые при имени Стюженя ядом плюются? Все что ли по весям разбрелись, летописницы потрошат? Нужен один такой…
Верховный тревожно вглядывался в линию дальнокрая. Иногда такое померещится — не приведите боги. Что там впереди? Облако пыли кажется? Уж больно пыльные клубы похожи на череп с глазницами, словно грозят, упреждают: не ходи, нет тебе сюда дороги. А может, всё наоборот? Торопись, мрак знает что дома творится, пока тебя нет. И ведь всего на несколько дней отлучились: опять летописную разорили! Кто бы ни занимался этим паскудством, обходит гадёныш ловушки и заклятия, точно сам Злобог подсказывает: «Тут осторожнее, вляпаешься — застынешь. Заклятие бездвижья». Верховный, скрипя зубами скосил глаза на Безрода. Заметил? Скажет что-нибудь? Не может быть, чтобы мимо этого прошло. Вот интересно, как он белый свет видит? Небось там, где для простого человека на березе висят зеленые листья, а белый ствол испещрён черными крапинами, для Безрода всё гораздо более наоборот — стоят живые деревья, ветви вместо рук, качают, будто предупреждают, листья не зелёные, а черно-белые и развернуты к тебе чёрной своей стороной, мол, не ходи туда… Нет, на самом деле интересно, как?
— Не так что-то, — буркнул Сивый, качая головой. — Пыль стоит такая, ровно целый отряд проскакал. И небо звенит. Гул слышишь?
Старик только головой мотнул. Ишь ты. Ещё скажи, что деревья, чисто живые, ветвями машут, об опасности упреждают.
— И берёзы блажат, разве что ветвями не машут.
— Блажат?
— Звенят.
Стюжень, как смог, выкрутил голову вбок. Стало последнее время казаться, что смеётся, гадёныш. Научился мысли читать и подыгрывает. Что там, впереди? Беды промчались, опередили? Прискачешь восвояси, а кругом только руины?