Ледобой. Зов

Козаев Азамат Владимирович

— Нет. Вы свое сделали.

— Мы не зайцы прятаться по норам…

— Послушайте меня, — Сивый будто в кузне голос отковал, звенит и лезет в ухо иглой. — Берегите силы. Мором не закончится. Ещё покажете себя. Все покажут.

— А ты? Один? К Длинноусу? Не по-людски это отправлять родича одного твари на съедение.

— В том, что грядёт, будет мало людского, — угрюмо бросил Безрод и задрал голову.

Ветерок пробежался по верхушкам сосен и берёз, потом, будто сверху руку протянул, взлохматил Сивому вихор. Безрод закрыл глаза, дал ветру себя обласкать и повторил:

— В любой сече важно

отрядить засадную дружину. Остаётесь прикрывать меня тут.

— Что здесь происходит?

Шурша кустами, раздвигая заросли орешника, на поляну вылезли Двужил с сыновьями. Вся троица непонимающе круглила глаза, вертела головами во все стороны, охотники рты пораскрывали от неожиданности. Вот тебе раз, всегда возвращались с охоты через эту поляну и всегда было тихо. А тут на тебе. Вече деревенское. С чего бы? А этого каким ветром принесло?

— А дома где? — Двужил бросил непонимающий взгляд в просвет между опушками, в который обычно уже виднелась Большая Ржаная. — Я спрашиваю, дома где? Где дома?

— Нет больше домов, — за всех ответил Топор. — Сожгли.

— Кто?

— Длинноус.

Охотники выглядели так, будто их оглоушили топорищем, каждому досталось по макушке — несколько мгновений новость плескалась в глазах, как взбаламученный омут: беспорядочные волны плещут из края в край, сталкиваются, слизывают друг друга, мало не выплёскиваются, и больше не найти в этой болтанке спокойных, прозрачных, ясных вод. Сивому даже показалось, что если подойти к Двужилу и крикнуть на ухо, мол за Чубатыми холмами шестиногого оленя видели с кабаньими клыками и лошадиной гривой, этот вытаращится, ровно полоумный, потом спросит, давно ли видели и сильно ли велик. В одиночку получится дотащить или как? А у самого в глазах болтанка, рябуха да волны. А потом на поляну прилетела колыбельная, и Большая Ржаная в ужасе рты пораскрывала, как один.

— Спит лошадка в новом стойле, дремлет чёрная овечка, — глядя в никуда пустыми, пепельными глазами, на поляну медленно вползла Квочка. — Кроха спать не хочет… ой ли? Нашуми нам дрёму речка…

Полоумная спотыкалась, баюкала головешку, обёрнутую палёной тканиной, водила по поляне безумным взглядом и не узнавал никого.

— Камушек по руслу брык, лягушонок в болоте квак, комарик над ушком взыг, малец в колыбельке спать!

— Свистун, Левак, проверьте справу. Идём.

— Куда?

— К Длинноусу.

— Нельзя вам.

— Ты мне станешь указывать? — Двужил одним махом взъярился на Безрода. Давно внутри кипело, да вот только теперь крышку котла сорвало. — Дома пожгли, Квочка не в себе — как пить дать, кто-то из мальцов угорел, а мне на заду спокойно сидеть?

— Тебе сказали, нельзя! — Колун встал на пути Двужила, но погасить пламя в его светлых глазах можно было только кровью родича, всей, что бежала нынче в жилах, до капли.

— Уйди, добром прошу!

— Нет!

Двужил даже не ударил — просто облапил толстенную шею Колуна и махнул куда-то влево от себя, и внука Улыбая будто из седла вынесло, когда скачешь себе, скачешь и не замечаешь толстой ветки поперёк. Трое или четверо окружили Двужила, схватили за руки и на какое-то мгновение всё замерло, только охотник трясся, ровно бревно вздымает над головой, что поперёк дороги лежит. Вот-вот… Вот-вот. Или

победа, или пуп развяжется.

— Спит волчок в лесу серенький, спит мышонок под камушком меленький, — Квочка ходила по поляне, будто не летают тут здоровенные лбы, прижималась щекой к головёшке, даже целовала иногда, а люди отворачивались. Глядит кругом безумица глазами, пустыми, ровно сухое русло, щека в золе, на губах черным-черно, точно угли ела, смотрит и ни за что не может зацепиться взглядом. Поодаль соловей песню выдал, так она туда взгляд бросила. Двужил наконец, заорал, расшвырял противников, рванул было вон с поляны — Квочка и его в спину глазами подтолкнула.

— Духи спят в чащобе лесовые, спят ребятки в люльках озорные.

— Стой.

Сивый настиг упрямца за долю мгновения. Вот только что стоял тут, а теперь — там, и на этот раз не получилось для Двужила бревна, которое превозмогаешь, и никто пуп не развязывал, а вышел почему-то кувырок вверх тормашками, только поршни Двужиловы подмигнули небесам толстенными бычьими подметками.

— Уймись, дурень, — наверное искры из глаз мечет, а может и пуще того — молнии, только никому этого не видно: лежит Двужил мордой вниз, землю носом роет чисто кабан, на загривке Безродова лапа лежит, кудри примяла, и вот честное слово — мальчишки Ржаной аж дыхание затаили — затылка почти не видно под пятернёй, и видно: если захочет вдавить в землю по самое темечко, родичу-воеводе только выдохнуть.

Двужил вдруг замер, даже руки от земли слегка оторвал, получилось будто крылья распростёр: вот, видишь, не брыкаюсь, лежу спокойно. Сивый мало не рывком вздёрнул сородича на ноги, как держал за загривок так и вздёрнул, а когда ты подлетаешь против воли, чисто птица, особенно если руки твои распростёрты, будто крылья, глаза не могут не измениться. Все привыкли тебя видеть насупленным, бровастым, мрачным, с крепко сжатыми губами, а ты гляди, зубы у тебя ровные и белые, только никто из Большой Ржаной не может сказать, когда видел их последний раз. Люди запамятовали, когда ты смеялся последний раз.

— Гляди, гляди, зенки распахнул…

— Хех, поди давненько Двужил не летал…

— Ага, небось мальцом в последний раз, когда к берёзе на берегу верёвку привязывали, да в воду сигали…

— Сивый тебе не просто лиходей с большой дороги…

Безрод на ухо шепнул:

— Не ходи к Длинноусу. Не подставляй людей. Я никто и звать никак, какой с меня спрос? А ты местный.

Двужила ровно водой окатили, он резко выдохнул, кивнул сыновьям, чтобы перестали брыкаться, и обоих немедленно отпустили. Тем же негромким шёпотом он ответил, кивнув на Квочку.

— Длинноусу до неё дела нет. А мне есть. И крепко запомни, родич, да никогда не забывай: нам Длинноус для жизни не нужен. Что есть он, что нет, рожь растёт, золотом наливается. А про чушь вроде княжьего ока, я даже слушать не хочу. То око палит жарче солнца в сухой год. Нам бы дождя…

И отошёл, махнув сыновьям, дескать, за мной оба.

Безрод нашёл глаза деда, братьев, молча кивнул.

* * *

— Ба, Костяк! Давненько тебя не было. С чем пожаловал?

— Вести для боярина, — сухой, долговязый Костяк мотнул головой в сторону Длинноусова терема. — Ну давай, шевели поршнями.