Ледовый десант

Автомонов Павел Федорович

На следующую ночь, когда все уснули, Колеса снова стоял возле нар.

— Чтобы не так тяжко вам было, рассказывайте что-нибудь. Вы ведь много встречали интересных людей, — попросил его Русанов.

— Еще бы! Я даже с царем Николаем Вторым и царицей был знаком. А Керенский назначил меня после февральской революции директором завода, — улыбнулся Колеса.

— Ого! — удивился Русанов. — Как же вы попали к царю?

— Я учился в Петербургском техническом училище. Средств на учебу не было совсем: кроме меня у отца, железнодорожного

мастера, было еще четыре сына и три дочери. Учился я хорошо. Директором училища был барон фон Денбрингейм. Однажды он мне сказал: «Сразу видно, что вы немец. Хорошо учитесь». Я не растерялся и ответил: «Да. Мой отец Адольф — немец. А учиться не на что. Семья большая, заработки у отца мизерные…» Наверное, я понравился барону. «Пойдем к ее величеству императрице в Зимний дворец». Барон был вхож к царице. А как же — земляки! Вот и повел он меня в Зимний дворец. Там я и увидел и царя, и царицу.

— Каков же из себя этот царь Николай?

— Чем-то на манекен похож. Будто полуживой и накрахмаленный. Зато царица — дама энергичная. С бароном так стрекотала по-немецки! А ко мне обратилась на ломаном русском языке. Фон-барон представил меня как способного, но бедного немчика. Царица великодушно сказала, что я буду получать стипендию. С тех пор я даже ходил иногда в императорский театр.

— Так вам не было нужды и о революции думать! — шутя воскликнул Русанов. — Учились на стипендию царицы! Зачем же тогда сбрасывать ее с трона?

— К тому времени я уже закончил училище. Летом девятьсот шестнадцатого года я получил должность мастера механического цеха Петроградского завода номер один. Тогда же и стал руководителем повстанческого комитета.

— Какая неблагодарность! — иронично произнес Русанов.

— Таков ход истории, Саша, — сказал серьезно Колеса. — Керенский назначил меня директором того же завода, а после Октябрьской революции я стал директором «Красного выборжца».

— И сколько же вам тогда было лет?

— Девятнадцать… А через год я уже был на родной Украине, организовал передвижные мастерские для Красной Армии и был начальником этих мастерских. После гражданской работал директором школы фабричной молодежи. А с девятьсот двадцать седьмого в Харькове заведовал детской трудовой колонией имени Горького, а потом — коммуной имени Дзержинского. Тогда и подружился с Макаренко. Очень интересная была работа.

— И там вы учили бывших беспризорников, и не только технике, но и верности своей Отчизне? Кажется, так вы сказали, когда мы встретились впервые.

— Все верно. Учил. Но и самому мне тоже было у кого учиться. Я работал и встречался с многими выдающимися людьми… Ну а в сорок втором в июле случилось самое большое несчастье в моей жизни. На Калининском фронте я пошел во вражеский тыл на спецзадание. Там были окружены наши дивизии, и надо было подорвать технику, чтобы не досталась немцам. Когда возвращался, был тяжело ранен и попал в плен. А потом адские лагеря — Ржев, Вязьма, Могилев и теперь вот Лютцен.

— Лютцен, Лютцен… — вздохнул Русанов.

Он будто воочию увидел холеного, с

бездумными глазами царя Николая и императрицу, протягивающую руку для поцелуя барону, невысокого светлоглазого юного Колесу в форме курсанта технического училища перед царицей и того же Колесу, уже инженер-полковника, ползущего с раненой ногой по болоту…

— Да, сложная штука жизнь, — вздохнул снова Александр, укладываясь поудобней на нарах.

…Русанову удалось повидать врача Калинина из Хохенштейна. Он сказал, что его шеф скоро уезжает в Берлин. Так что несколько узников из Лютцена может взять.

Павел Адольфович работал в тот день в карьере, не разгибая спины, а в камере простоял почти всю ночь. Нога набухла, посинела.

Русанов забил тревогу — доложил Сахарову, коменданту, что надо как-то спасать ногу инженер-подполковника Колесы, а заодно залечить раны Пустельникова и изолировать туберкулезного Кондратьева. Таково требование всей камеры, и он, Русанов, как староста просит начальство отправить эту тройку в госпиталь в Хохенштейн.

— Или ты задумал какую-нибудь авантюру, или же стал браться за ум, — сказал Сахаров.

— Будь человеком, майор! Зачем вам такой инженер, как Павел Адольфович, без ноги? Ведь он еще при Керенском был на большой должности. Царице руку целовал. А царица — немка. И отца его Адольфом звали. Подлечится и вернется в ваш проклятый Лютцен. А так помрет, если его не пристрелят в каком-нибудь котловане, — сказал Русанов.

— Кстати, капитан, это не твой ли выдающийся инженер сделал так, что три котлована затопило? — с издевкой спросил Сахаров.

— Сами немцы признают, что могла вкрасться ошибка в расчеты. Павел Адольфович на это не способен. Он слишком интеллигентный человек.

— Почему же тогда твой инженер сопротивляется, не хочет служить Германии?

— Не разобрался еще как следует во всем.

— Ох, Русанов, Русанов! Ты у меня в печенках сидишь. О тебе спрашивает генерал Власов, тобою снова интересуется господин Мюллер. Я не интеллигент и скажу тебе по-простому. Поедешь в Дабендорф, в нашу школу. А что касается твоих калек, я пришлю машину, и пусть они отправляются в Хохенштейн.

— Тебе очень нужно, чтобы я поехал в Берлин? — спросил Русанов.

— До зарезу! — провел пальцем по своей шее Сахаров.

— Этим ты хочешь доказать генералу Власову и штандартенфюреру Мюллеру, что не напрасно ешь немецкий паек?

— Слушай, капитан! Прекрати большевистское пустозвонство! — стиснул кулаки Сахаров. — Если хочешь — да. Да! Тот факт, что ты будешь в школе, — моя работа. Моя!

— Ладно. Прикажи отвезти этих троих в госпиталь. Сердце разрывается, когда смотришь на их муки.

— Пусть готовятся… А мы с тобой хорошо поработали. Ты понравился самому Мюллеру. Почему? Мне и до сих пор неясно. Ты же открыто рубил в глаза такое, за что сразу пулю в лоб или петлю на шею! Но Мюллер выслушал все, еще и нам нагоняй дал… Сейчас придем с комендантом, посмотрим ногу твоего инженера. Значит, самой царице руку целовал?..