Ленинград, Тифлис…

Долохов Павел

Вету положили в клинику Отта на обследование, пролежала она там две недели. Врачи опасались осложнений. Обошлось. Ее отпустили домой.

Схватки начались в конце сентября, на две недели раньше срока. Вету сразу же увезли в роддом. Роды были тяжелые, почти непрерывные мучительные схватки. В какой-то момент ее сознание отключилось, она чувствовала нестерпимую боль и видела мелькающие вокруг нее белые халаты. Боль прекратилась и ей протянули красный кусочек мяса.

— Что это? — спросила Вета.

Чей-то голос сказал:

— Это твой ребенок. Девочка…

Через неделю

ее выписали домой. Вета спустилась по лестнице в вестибюль, прижимая к себе розовый сверток. В вестибюле стоял Лева с огромным букетом цветов.

— Я заказал такси. Сейчас приедет.

От темной стены отошел Ника Фредерикс. Подошел к Вете, поцеловал ее в щеку. Осторожно взял у нее из рук сверток.

— Такси не надо. Мы поедем на моей машине.

Они подошли к большому черному автомобилю. Шофер открыл дверцу. Вета обернулась.

У дверей роддома стоял растерянный Лева с букетом в руках.

* * *

… Роман Веты с Никой Фредериксом начался два года назад, промозглым октябрьским вечером. Вета вышла из зыбовского дома и медленно двинулась по Исаакиевской площади в сторону Синего моста. Было ветрено, накрапывал дождь. Ехать на Зверинскую не хотелось. Дома было пусто и холодно. Ника возник неожиданно, материализовался из осенней питерской мглы. Увидел Вету, подошел к ней. Протянул зонт.

— Вы куда?

Вета не нашлась, что ответить. Ника взял ее за руку.

— Идемте. Я знаю здесь одно место…

Они прошли темными дворами Герценовского института, вышли на Невский, куда-то свернули и оказались в маленьком уютном кафе.

Нику здесь знали. Их усадили за угловой столик. Пожилой официант угодливо наклонился.

— Не изволите водочки… для сугреву…

Ника посмотрел на Вету, она молча кивнула.

Водку Вета не любила, пила редко. Но сейчас водка пришлась удивительно кстати.

Вета подержала в руке запотевший стаканчик, поднесла ко рту и проглотила одним духом, как ее когда-то учил Данила. Сразу стало тепло и весело. А Ника уже протягивал ей второй стопарь, пододвинул хрустальную вазочку с черной икрой.

Вета давно так красиво не пила и не ела. Им принесли какую-то удивительную уху, а к ней холодное белое вино в высоких бокалах. Потом они ели дичь и опять пили вино, теперь красное. Вета пила, ела, смеялась и болтала без умолку. Ей давно не было так хорошо. Словно она опять была в Тифлисе. А Ника больше молчал, подливал Вете вино, накладывал ей в тарелку мясо, поливал соусом. Когда они вышли из кафе, часы на башне Думы пробили одиннадцать.

Они постояли несколько минут на углу Невского. Вета опять с ужасом подумала о холодной квартире на Зверинской.

Ника взял ее за руку, наклонился и тихо сказал:

— У меня есть предложение. Идемте ко мне пить кофе. Это недалеко…

Они шли дворами. Вновь перед ними возникла Исаакиевская площадь. Они вышли на Мойку, прошли мимо мрачного дома с гранитными колоннами. Ника достал ключ из кармана, открыл входную дверь. Они вошли в какой-то другой мир, и опять Вета вспомнила Тифлис. Мраморная лестница, огромный ковер, начищенные до

блеска медные ручки. Им навстречу вышел швейцар, узнал Нику, поклонился.

Они поднялись на второй этаж, щелкнул замок, и оказались в Никиной квартире. Вета медленно шла по темному паркету. Старинные гравюры, толстые книги в застекленных шкафах. Огромный письменный стол из орехового дерева. Глубокие кожаные кресла. Особый, знакомый с детства запах отцовского кабинета, запах сигар, коньяка и дорогого одеколона. Она обернулась. Перед ней стоял Ника с подносом: чашки с дымящимся кофе и маленькие стаканчики с ликером. Вета осторожно взяла поднос из рук Ники, поставила его на столик перед дверью. Затем подошла и провела рукой по его щеке.

…Они встречались редко. Каждый раз звонок Ники раздавался именно тогда, когда он был нужнее всего. Вот и сейчас, Данилы нет, исчезли, словно растворились, друзья и знакомые. Вета одна, сидит у окна в пустой квартире, глядит на желтоватое ночное петроградское небо.

— Жду завтра на Мойке. В шесть.

Весь день Вета смотрит на часы, время тянется медленно. В полшестого она выбегает из библиотеки, на ходу надевает шубку, открывает тяжелую дверь. На Исаакиевской холодно, бьет в лицо колючий снег. Знакомая фигура на мосту. Вета замедляет шаг.

— Ника. Вы? Какая странная встреча…

Ника не отвечает, берет за руку, ведет к дому на набережной.

Они почти не разговаривают. Ника протягивает ей стакан с горячим пуншем. Вета пьет маленькими глотками обжигающую жидкость. По телу разливается тепло, сразу исчезают страх и неловкость. Она первой идет в спальню и стаскивает с себя платье. Ей нравится развязывать Никин галстук, расстегивать ему запонки, даже расшнуровывать ботинки. Они лежат неподвижно в огромной старинной кровати с балдахином. Она чувствует на себе Никины руки, его губы, прерывистое дыхание… Она никогда не испытывала с Никой болезненной страсти, которую неизменно вызывал у нее Данила. Любовь Ники спокойна и размеренна, как, кажется, все в его жизни.

Около полуночи Вета встает и идет в ванную. Когда она выходит, Ника уже одет и причесан. Протягивает ей рюмку шартреза. Вета целует Нику в щеку, натягивает шубку, быстро пробегает по лестнице мимо недремлющего швейцара. На набережной ее ждет такси.

Связь с Никой придала Вете устойчивость, заполнила пустоту. Весной, когда дни стали длиннее, а лед на Мойке потемнел и растрескался, они стали встречаться чаще. Вета несколько раз оставалась у Ники на ночь.

Однажды, после продолжительной близости, с Никой что-то случилось. Они лежали, прижавшись, отхлебывали по очереди густой портвейн из пузатой бутылки, и Ника рассказал Вете свою жизнь. Он говорил об отце, генеральном представителе «Сименс и Гальске» в Питере, про учение в Петершуле, развеселую жизнь в Германии и Италии. Он рассказал, как познакомился с Зыбовым, как они собирали деньги на Институт искусств… О последующих годах Ника говорил менее подробно. В 1918 году отец вернулся в Германию. А Ника остался здесь, в Питере, стал работать в германском посольстве. Потом в консульстве, когда посольство переехало в Москву. Теперь он — атташе по культуре…