Ленька-активист
Шрифт:
На ее лице отразилась целая гамма чувств: удивление, обида, гнев.
— Ну и дурак, Брежнев! — фыркнула она. — Сухарь! Живи со своими сопроматами и чертежами, комсомольская вобла!
Она схватила свою шубку и, не прощаясь, выбежала из комнаты, хлопнув дверью так, что в единственном окошке зазвенели стекла.
А я остался один. В моей каморке еще пахло забытыми апельсинами и ее духами. Но было тихо и пусто. Нда… Вот тебе, парень, наука! Я сам того не заметив, привязался к ней.
А зря.
Разрыв с Викторией оставил в душе горький, неприятный осадок, но времени на рефлексию
Апофеозом нашей деятельности стало строительство радиовышки. Она была не такой высокой, как парашютная, — всего метров пятнадцать, — но для нас она была настоящей Эйфелевой башней. Мы установили ее на крыше самого высокого корпуса института. Простая, решетчатая конструкция из дерева, с натянутыми, как струны, проводами антенны.
В день первого выхода в эфир в нашей лаборатории собрался весь комсомольский актив. Алексей, бледный от волнения, сел за передатчик.
— Внимание, внимание! — торжественно произнес он в микрофон. — Говорит радиостанция Харьковского технологического института имени товарища Ленина! Начинаем нашу первую передачу!
Это была победа. Маленькая, но наша. Мы вышли в эфир.
На следующий день Алексей подошел ко мне, сияя, как начищенный пятак.
— Ленька, все прошло на ура! Это победа, это триумф! Нас слышали по всей губернии! Мне уже звонили из горкома, поздравляли! Сказали, нужно срочно подготовить подробный отчет о нашей работе. Для ЦК комсомола и для парткома.
— Отчет? — переспросил я. — Хорошо. Подготовим.
— Не «подготовим», а «подготовишь», — усмехнулся Алексей. — Ты у нас — генератор идей, тебе и карты в руки. Напиши так, чтобы там, в Москве, ахнули. Распиши все перспективы, про радиофикацию, про факультет, про военное применение. Ты это умеешь.
Да, я это умел. Когда отчет был готов, я отнес его Алексею. Он пробежал его глазами, и лицо его вытянулось.
— Леня, ты что? — спросил он с удивлением. — Это же никуда не годится!
— Почему? — опешил я. — Что-то не так с содержанием?
— С содержанием-то все в порядке, — вздохнул он. — Даже очень хорошо, я бы сказал. А вот с формой — беда.
— С какой еще формой?
— С языковой, — Алексей посмотрел на меня, как на неразумное дитя. — Ты что, газет не читаешь?
Он взял со стола свежий номер газеты «Комуніст» и ткнул пальцем в передовицу.
— Вот, читай.
Я взял газету. И ничего поначалу не понял. Почему-то она была на украинском языке.
— Что это?
— Це українська мова, товаришу Брежнєв, — с деланным, ироничным акцентом ответил Алексей. — С недавних пор — язык нашего делопроизводства.
И тут до меня дошло. Коренизация. Политика, о которой я читал в учебниках истории, но как-то не придавал ей значения, вдруг обрушилась на меня во всей своей бюрократической красе.
— Пришел циркуляр из ЦК КП (б)У, — продолжал меж тем Алексей. — В рамках борьбы с великорусским шовинизмом и для развития национальных культур, все официальное делопроизводство, вся отчетность, все вывески в учреждениях переводятся на украинский язык. В обязательном порядке. Так что, дорогой
Глава 19
Эх, и хлебнул я горя с этой «мовой» — мама дорогая! Сидел над отчетом, как средневековый монах над еретическим трактатом. Простая, казалось бы, задача — изложить на бумаге наши успехи с радиолабораторией — из-за этого идиотского формализма превратилась в настоящую пытку. Я — человек, привыкший мыслить формулами и схемами, вдруг столкнулся с вязкой, неподатливой материей нового, казенного украинского языка.
Слова, которые я знал с детства, которые были частью меня, вдруг стали чужими, неправильными. Нужно было писать не «институт», а «інститут», не «радио», а «радіо». Привычные русские обороты заменялись какими-то громоздкими, искусственными конструкциями. Но особенно бесило то, что в общем-то, все было понятно и так, что на русском, что на украинском. Но надо было вот именно «на украинском». А нафига, если и так понятно? Как будто нам делать нечего, одни буковки заменять другими!
— Олексию, а як буде по-вашому «передающая антенна»? — спрашивал я у своего товарища-комсорга.
— «Передавальна антена», — не отрываясь от своих бумаг, отвечал он.
— А «конденсатор переменной емкости»?
— «Конденсатор зминной эмности», — вздыхал Алексей.
— А «синхронная передача»?
— Та бис його знае! Слухай, Ленько, купи соби словник. И не морочь мени голову, бо в мене и так вид цих паперив голова пухне!
В общем, переписывал я этот отчет трижды, и каждый раз он мне не нравился все сильнее. Выходило нечто страшно корявое, неестественное, как будто его писал иностранец, но, в конце концов, я его одолел. И, отправив бумагу в горком, я решил разобраться: что за блажь пришла в голову партийному руководству? Начал расспрашивать, читать газеты, слушать разговоры в институтских коридорах. И то, что я узнал, меня, мягко говоря, удивило.
Я-то думал, что украинизация — это недавнее изобретение большевиков, их попытка заигрывать с национальными окраинами. Но, как оказалось, корни этого явления уходили гораздо глубже, еще в царские времена. Просветил меня на сей счет председатель военного общества Рогов:
— Ты думаешь, Ленька, это наши придумали? — произнес он, доставая из шкафчика графин с подозрительной прозрачной жидкостью. — Это все — старая песня. Еще до революции англичане и австрийцы вбросили эту идею: «Российская империя — тюрьма народов». Понимаешь? Чтобы раскачать нашу державу изнутри, раздробить ее на мелкие, слабые кусочки, которые легко будет подмять под себя. Они поддерживали всех этих… националистов, печатали им газеты, давали деньги. Ну давай, вздрогнем!
— Вздрогнем! — поддержал я. — А большевики?
— А большевики эту идею подхватили, — усмехнулся мужчина. — Сначала — чтобы воевать против царя. А теперь — чтобы показать всему миру, и в первую очередь той же Англии: «Мы — не такие! Мы не тюрьма народов! Мы — свободный союз свободных республик!». Понимаешь, какая хитрая тут игра? Они выбили у Запада их главный козырь. Теперь англичане не могут обвинить нас в угнетении национальностей. Наоборот, мы теперь — главные защитники и покровители национальных культур. Но только, Леонид, как бывает у нас всегда, увлеклись с этим делом. И пошло все не туда!