Ленька-гимназист
Шрифт:
— Ух, и страху я натерпелся! — возбужденно затарабанил Костик, пока мы тащили свою ношу. — Как рванули мы с Гнаткой, так почти сразу на патруль ихний нарвались! Мы — в рассыпную! Я — в какой-то двор, там сараи, дрова… Забился под поленницу, сижу, не дышу! А они рядом ходят, шарят! Потом стрельба началась, пули над головой — вжик, вжик! Думал, все, конец! Ты прав был, Лёнька, зря мы полезли… Гнатку потом видел? Живой?
Я коротко рассказал про встречу с Игнатом и его ранение. Костик сочувственно покачал головой, но тут же снова загорелся:
— А я потом, как стрельба поутихла, вылез!
Я недоуменно осмотрелся по сторонам, пытаясь понять, что Коська подразумевает под словами «наводить порядок»
— Слышь, Лёнь, — зашептал приятель, подмигивая и изображая на лице многозначительные гримасы, — тут ежели в карманах у убитых пошарить, можно всякого найти! Я вот портсигар подрезал. Серебряный! Вон того пойдём, обшмонаем! — и Коська кивнул на лежавшее в стороне тело.
Подойдя к нему, я обомлел: это был тот самый вислоусый «пан сотник». Только по этим усам я его и узнал: некогда красное как редис лицо его было теперь покрыто восковой бледностью, мутные глаза закатились. Папаха с желто-сине-черной ленточкой валялась в станционной пыли, обнажая плешивую голову.
— Ось куда ему влетело! — гордо указал Коська на пулевое отверстие в виске. — Красные тут их просто порубили в капусту. Подогнали по путям бронепоезд, а спереди подцепили теплушку, заваленную мешками с песком. Эти стали из гаубицы шмалять, да бестолку — не смогли пробить. И тут наши Верхнюю колонию взяли, да с косогора трехдюймовки спустили, и как пошли шмалять — григорьевские-то и ну тикать, кто куды! Вишь, станция по сю пору горит?
Тут только я осознал, сколь сильно помогли мои сведения наступавшей Красной армии.
— И где тот бронепоезд?
— Поихав дальше, громить врага. Им тут застаиваться некогда! Ладно, — продолжил Коська, — давай смотри шо у него в карманах. И сапоги можно стащить, покуда никто не видит.
Брезгуя залезать прямо в карманы, мы похлопали снаружи по бокам и груди «пана сотника». В одном нагрудном кармане оказалась жестяная фляжка.
— Тю! Горилка! — понюхав, сообщил Коська. — Ладно, заховай куда-нибудь себе, небось пригодится.
В другом нагрудном кармане обнаружится туго набитый портмоне.
— Так… Керенки… Советские карбованци… Ух ты, а это шо? — удивился Коська, извлекая из потайного отделения синие бумажки с надписью DIX FRANCS и портретом какой-то тетки в античном шлеме.
— Это франки. Французские деньги, — догадался я.
— Тю, небось, в Одессе у кого-то спер. Вот гад! — резюмировал Коська, деловито отправляя бумажник за пазуху. — Ладно, давай посмотрим шо у него в боковых карманАх!
— Ты сымай пока сапоги, а я гляну! — предложил было я.
— А што вдруг я сымать сапоги? Я те лакей, шоли?
— Ага, ты вон нагрудные сам смотрел, так мне бутылку жестяную, а лопатник с деньгОй себе заховал!
— Ну ты, Лёньк, обиделся, чи шо? Поделим деньги, не гомони!
— Ну так бы сразу. Сымай сапоги, а я карманы почищу!
Недовольный Костик стал пыхтеть с сапогами, а я взялся за брючные карманы сотника.
Но нет, это был не портсигар! Секунду спустя мои пальцы вытащили из кармана погибшего небольшой, но увесистый пистолет с характерным, будто бы сдвоенным стволом. Браунинг.
Я торопливо оглянулся по сторонам. Вроде бы меня никто не видел; приятель сопел над запыленным хромовым сапогом, с огромным трудом стаскивая его с ноги покойника.
Торопливо похлопав по другому карману (там сиротливо брякнула какая-то мелочь) я бросился помогать Коське. Совместными усилиями мы освободили его от совершенно лишнего покойнику имущества, как вдруг…
— Эй, вы! — вдруг раздался зычный крик красноармейца. — Куда сапоги волочете!
— Тикаем! — в ужасе заорал Коська, и мы что есть сил бросились по улице вверх. Сзади нас прогрохотал выстрел, но, видимо, красные бойцы палили вверх, надеясь тем самым остановить нас. Наивные… Мы неслись быстрее ветра; пистолет колотил мне по ноге, снова разболелась грудь.
Пробежав пару улиц, мы, задыхаясь, повалились в пыльные лопухи.
— Сапоги не бросил? — сурово спросил я.
— Та ни. Ты шо, им цены нет! Почти не ношены, хромовы, со скрыпом… А ты шо-нибудь в карманах нашел?
— Да не, — подумав, ответил я. Коська с подозрением посмотрел на меня, но ничего не сказал.
— Ну что, куда теперь?
— Мне бы того разведчика найти, который главный был. Он матрос, кажется. Полевым назвался. В управу надо идти, там штаб ихний теперь, наверняка.
— Ни, штаб у их прямо в поезде, что на путях стояв. А в управе буде Совет, да комендатура — как прежде было.
— Ну пойдём туда!
— С сапогами? Давай дойдём до нас, все заховаем да и пойдём налегке.
Дом Коськи оказался невдалеке. Он стоял на косогоре, выходя окнами прямо на станцию, укрытый кустами сирени и акации. Забежав в калитку, приятель скинул отягощавший наши руки и совести груз, и мы направились к зданию управы.
Чем ближе мы подходили, тем больше становилось народу. На площади перед двухэтажным зданием, с которого уже сорвали григорьевский флаг, собралась толпа — рабочие с завода, местные жители, женщины, дети. Все с тревогой и любопытством смотрели на крыльцо, где стояло несколько человек в кожаных куртках и военных френчах.
У одного из красноармейцев, стоявших в оцеплении, я спросил:
— Товарищ боец, а где тут товарища Полевого найти? Матрос он, кажется.
— Полевой? — переспросил тот. — Он в штабе, наверное. А ты кто такой будешь?
— Да мы… помогали тут…
Не успел я договорить, как раздался характерный звук низкооборотистого бензинового мотора, и на площадь перед управой выехал древний, раритетного вида автомобиль с открытым верхом. Выхлопная труба автомобиля изрыгала густые клубы сизого, издававшего странный запах дыма. Авто было буквально забито людьми: один из них, высокий, энергичный человек в добротной хромовой тужурке зато с залихватскими усами, встал и поднял руку, призывая к тишине. У красных, не имевших никаких знаков различия, трудно разобрать, кто есть кто, но почему-то я сразу понял, что этот — важная птица. Толпа замерла.