Ленька-гимназист

Семин Никита

Отец нахмурился, оглянувшись на пламенеющее закатом окно хаты.

— Не сегодня-завтра меня увезут окопы копать. Комиссары говорят, ненадолго, ну да кто их знает. А то, как у нас любят — «дадут солдату с штыком лопату» — и вперед, за Мировую Революцию! Правду люди говорят: паны дерутся, а у холопов чубы трещат…

— Может еще обойдётся! — оптимистично сказал я, но отец только отмахнулся.

— Слушай, Лёнька, — непривычно серьёзно произнёс он — Время сейчас лихое. Всякое может произойти! Так вот: если со мной что случится — ты остаешься за старшего. Мать береги, сестру, брата…. Время тяжелое, но ты парень уже большой, и голова на плечах есть!

Он помолчал, затягиваясь.

—

И вот еще что… В политику эту не лезь. Слышишь? Ни за красных, ни за белых, ни за зеленых… Все они в одном мире мазаны. Сегодня пришли одни — грабят, завтра другие — убивают. А страдает простой народ. Держись от них подальше. Учись. Может, человек станешь, инженером на заводе, если, конечно, его совсем не разорят. Это дело — производить что-то, руками работать, головой думать. А в это дерьмо не лезь, это опасно. Пропадешь ни за грош. Понял меня?

Я молчал. Его слова, особенно о политике, были созвучны моей душе. Но только вот, как говорят в 21 веке — «даже если вы не интересуетесь политикой, политика непременно заинтересуется вами». Как же в нее не лезть, если именно ею и определяется всё будущее человечества?

Но отцу я ответил плавно и обтекаемо:

— Понял, бать. Береги себя там.

Глава 8

Увы, сведения Ильи Яковлевича оказались верные. Уже утром следующего дня на всех круглых массивных тумбах, специально предназначенных для наклейки объявлений, и просто на стенах домов висели торопливо наклеенные свежие листы бумаги с характерным заголовком: «ДЕКРЕТ О ТРУДОВОЙ МОБИЛИЗАЦИИ»

Далее шел текст, из которого следует, что «в связи с необходимостью обеспечить защиту молодой Советской республики от контрреволюционной банды Деникина и угрозой вражеского наступления» все трудоспособное мужское население города Каменское в возрасте от 18 до 45 лет требует немедленной мобилизации на фортификационные работы по стратегическому важному пункту — станции Синельниково. Явка обязательна. Отклонение карается законами военного времени. Для скорейшей организации работ первыми мобилизуются граждане, фамилии начинаются с букв от А до З…'

Родителей предупредил кто-то из соседей, еще когда я спал. Отец сидел за столом, мрачнее тучи. Мать тихо плакала у печки.

— Все-таки дождались… — глухо сказал отец, когда я вошел. — Сначала григорьевцы грабили, теперь эти на окопы гонят…

— Илюша, может, обойдется? Написано же — на работе, а не на войне, — с надеждой произнесла мать.

— На работе… — горько усмехнулся отец. — Знаем мы эти работы!

Я вспомнил его опасения, что трудовая мобилизация вскоре плавно перетечет в военную, и ничего не сказал.

Пришлось спешно собираться. Мать подготовила отцу котомку: половину каравая хлеба, несколько луковиц, кусок сала, смену белья, кружку и ложку. Отец сидел у окна, курил самокрутку за самокруткой и смотрел куда-то вдаль.

Затем пошли провожать отца на станцию. Там уже собралась большая толпа мобилизованных и их семей. Стоял плач, причитания, растерянные мужские голоса. Подали состав из уже знакомых мне теплушек. Мужчины грузились в вагоны. Отец обнял мать, потом меня, Веру, Яшу.

— Ну, бывай… Бог даст, свидимся.

Он влез в вагон, помахал нам рукой с подножки. Паровоз загудел, окутавшись паром, поезд дернулся, лязгнул буферами и медленно пополз на восток, увозя отца и сотни других каменских мужиков в неизвестность, на рытье окопов под Синельниково. Мать закрыла лицо руками, прислонившись к обшарпанной стенке депо. Плечи ее мелко содрогались.

Вернулись домой грустные и опустошенные. Отъезд отца оставил в доме гнетущую

пустоту и тишину, нарушаемую лишь материнскими вздохами да тиканьем старых ходиков. За окном Каменское, под присмотром красноармейских патрулей, пыталось стряхнуть с себя следы недавних боевых действий и погромов. На обратном пути мы узнали, что новая власть запретила рыночную торговлю, введя продовольственные пайки и продразверстку, установила комендантский час, и объявила о возобновлении занятий в учебных заведениях. Последняя новость, сколь бы неуместной она ни казалась на фоне общей разрухи и бардака, немного успокоила мать: в возвращении к прежней рутине она увидела проблески восстановления твёрдого порядка.

Остаток дня после проводов отца выдался хлопотным в прямом смысле этого слова. В Каменском стояла майская жара. Мать, выйдя во двор с пустым ведром к уличной водоразборной колонке, вернулась ни с чем.

— Лёня, беда! Воды нет! — сообщила она тревожно. — Колонка не работает. Видать, на станции ту водокачку так разворотили вчерашним боем, что теперь по городу воды не видать.

Я выглянул на улицу. У колонки уже толпились соседки с ведрами, качали ржавый рычаг, но из крана не упало ни капли. Гудели, охали, ругали то григорьевцев, то красных, то войну, мешая русские слова с польскими.

— Лёнь, надо воды натаскать в бочки! — тревожно продолжала мать — Надо и сад, и огород поливать, — продолжала она, глядя на грядки, где уже пробивалась первая зелень лука и укропа. — Земля совсем сухая после жары и ветров. Все пропадет, если не полить. Да и нам самим — ни умыться, ни попить толком…

Делать нечего. Вода была нужна, тут вопросов нет.

— А откуда брать?

— У Коваленок во дворе колодец есть, пойди, попроси у них. Ну а нет — так придется к Днепру ходить!

Ее слова оказались пророческими. Я сунулся во дворе к соседям Коваленкам, где действительно виднелся старый колодезный журавль. Но калитка была наглухо заперта, а из-за забора случился злобный лай их цепного пса. Никто даже не смотрит. Попробовал зайти к Петровым, у которого, как видно было из-за тына, тоже имелся колодец. Дверь приоткрылась на щелочку, выглянула хмурая хозяйка.

— Воды? — переспросила она на мою просьбу. — Да у нас для себя-то еле-еле на донышке! Ишь, чего удумал! Иди к реке, там ее много! — и дверь захлопнулась перед моим носом.

Вот тебе и соседская взаимовыручка… В трудные времена каждый выживает как может, и лишь немногие готовы помочь. Оставался один путь — к Днепру.

Взяв два старых, щербатых оцинкованных ведра, я поплелся по пыльной улице вниз, к реке. Спускаться вниз по Банному спуску было еще ничего, но я уже представлял, как потащусь обратно, вверх по склону, с полными ведрами.

Днепр встретил меня ярким, мутноватым разливом. Вода после недавних боев и прошедших дождей была желтоватой, принесла какой-то мусор, но другой не было. Я зачерпнул полные ведра, стараясь не слишком мутить со дна. И поднялся с резким шагом наверх.

Для моих не окрепших еще рук обычные ведра казались неимоверно тяжелы. Ручки резали ладони, вода расплескивалась, покрывая пятнами рваные штаны. Коромысла у нас не было, ведь уличная колонка всегда спасала нас, и мне приходилось то и дело останавливаться, дабы перевести дух. Спина ныла, руки гудели. Вот тебе и инженер БПЛА, подумал я с горькой иронией: нет бы, построить на коленке «Раптора» или хотя бы Катюшу — вместо этого таскаю воду из реки, как последний батрак. А ведь каких-то полвека пройдет — и люди будут летать в космос, вода течь из крана в каждой квартире, и никто даже не задумается, какой это дар — простая чистая вода, получаемая без проблем, одним поворотом вентиля!