Ленька-гимназист
Шрифт:
— Костик не пойдет, — добавил Гнатка. — Мать его засадила за какие-то дела.
— Ладно, — ответил я. — Пошли вдвоем.
Пустырь встретил нас пылью и сухой, потрескавшейся землей. Солнце стояло еще высоко, пекло немилосердно. Вдалеке, над крышами заводских построек, лениво вился дымок из труб — завод исправно трудился над военным заказом.
На краю пустыря, в тени одинокой, кривой шелковицы, уже стоял парень. Это и был Митька Баглай. Он оказался не таким высоким, как я ожидал, но крепко сбитым, широкоплечим. Лет ему было, наверное, как и Степану — около пятнадцати. Одет он был просто —
Гнатка подошел первым.
— Здорово, Митяй. Это вот Ленька. Тот самый.
Митька кивнул мне, не улыбнувшись.
— Здорово.
— Здравствуй, — ответил я, стараясь выглядеть так же невозмутимо.
Мы помолчали. Ждали. Солнце палило, где-то вдалеке лаяла собака, с железной дороги донесся протяжный гудок паровоза.
Наконец, со стороны Новых планов показалась ватага. Впереди, пытаясь выглядеть грозно, вышагивал Казимир Зданович, Козлик. А за ним, как и опасался Гнатка, семенила его «свора» — четверо или пятеро пацанов помельче, его верные подпевалы.
Они подошли ближе. Козлик остановился шагах в десяти, упер руки в бока. Лицо у него было красное, не то от жары, не то от злости.
— Ну что, большевистская сволочь? Пришел получать? — вызывающе выкрикнул он.
Митька Баглай медленно повернул голову в его сторону. Его светлые глаза холодно прошлись по Козлику, а потом задержались на его свите. Он не повысил голоса, но сказал так, что каждое слово прозвучало на раскаленном воздухе пустыря отчетливо и веско:
— Уговор был — один на один. Свидетель — я. Остальные — пошли вон.
Пацаны из свиты Козлика замялись. Они переглядывались, косились на своего предводителя, потом снова на Митьку. Видно было, что приказ Козлика для них — закон, но ослушаться Баглая никто не решался.
— Да мы это… просто поглядеть… — пробормотал один из них.
— Ну, за смотр денег не берут! — равнодушно обронил Баглай, и сразу же стало понятно: никто из банды Козлика в драку не сунется. Не посмеют.
— Это что? — ткнул Баглай Козлику в живот. Я не сразу понял, в чём дело: оказалось, что у поляка на ремне была массивная латунная пряжка. Тот начал снимать ремень; кто-то из толпы его сторонников услужливо протянул веревку — перепоясать сползающие брюки.
— Ну? — Митька кивнул мне и Здановичу.
Козлик, видимо, решил взять нахрапом, пока не растерял всю свою злость. Он вдруг сорвался с места и, пригнувшись, побежал на меня, явно намереваясь сбить с ног или ударить ногой с разбега. Он даже не пытался боксировать или бороться — просто пер, как бычок.
Я ждал этого. Память услужливо подсказала простой, но эффективный прием против такого прямолинейного нападения. Когда Зданович был уже в паре шагов и заносил ногу для удара
Эффект превзошел все ожидания. Лишенный опоры и увлекаемый вперед собственным весом и моим рывком, Козлик взлетел в воздух и в следующий миг с каким-то утробным воплем рухнул на землю. Да так неудачно, что ноги его разъехались в стороны самым неестественным образом. Он не просто упал — он со всего маху сел на пыльную землю в подобие шпагата, которого явно никогда в жизни не делал.
Вой перешел в скулеж. Козлик корчился на земле, обхватив руками пах, лицо его исказилось от боли и унижения. Драка, по сути, закончилась, так и не начавшись.
Я стоял над ним, тяжело дыша, пыль оседала на мокрых от пота волосах. Гнатка рядом присвистнул. Митька Баглай оставался невозмутимым, лишь чуть заметно качнул головой, то ли одобряя, то ли просто констатируя факт.
— А гонору-то было… — сказал я, глядя на поверженного противника. Сказал тихо, больше для себя, но Козлик услышал и заскулил еще жалобнее.
Подниматься он не спешил. Да и куда ему было спешить в таком положении? Честь его была втоптана в пыль пустыря гораздо основательнее, чем он сам.
Митька подошел ближе.
— Все? — спросил он меня.
— Все, — кивнул я.
— Честно было, — констатировал Митька, глядя на корчившегося Козлика. Потом повернулся и, не говоря больше ни слова, пошел прочь, своей неспешной, уверенной походкой, обратно к тени шелковицы, а затем и дальше, к своей слободке, называемой почему-то Волчья пасть.
Мы с Гнаткой еще постояли немного, глядя на жалкое зрелище. Потом Гнатка не выдержал и фыркнул.
— Ну и вояка!
Он подошел к Козлику и легонько пнул его босой ногой под задницу.
— Вставай давай, шантрапа. Убирайся отседова!
Козлик, постанывая, кое-как поднялся и, прихрамывая и держась руками за штаны, поддерживаемый своими прихвостнями, поковылял прочь, не оглядываясь.
Мы остались на пустыре одни. Солнце все так же пекло. Я вытащил из кармана ненужную уже свинчатку, повертел в руках тяжелый, покрывшийся серой патиной кусок металла.
— Зря таскал, — заметил Гнатка.
— Не зря, — возразил я. — Надо быть готовым ко всему. Может, теперь и Стёпка этот угомонится. А нет — так и ему навешаем!
Игнат засмеялся, довольный исходом дела. Я тоже улыбнулся. Может, и правда, эта победа что-то изменит в расстановке сил на наших улицах! А это в наше время уже немало.
Действительно, кое-что изменилось: Казимир два дня не появлялся на улице, а когда всё-таки выполз на свет божий, при встрече старался смотреть сквозь меня, будто я был пустым местом или столбом на обочине. Его «свора» тоже держалась поодаль, провожая нас с Гнаткой мрачными взглядами исподлобья. Иногда за спиной слышался какой-то злобный шепоток, но в открытую они больше не лезли. То ли Митькино слово подействовало, то ли воспоминание о незадавшемся бое оказалось слишком унизительным. Как бы то ни было, одна проблема на время отступила.