Ленька-гимназист
Шрифт:
Преподаватель обвел класс тяжелым взглядом и произнёс:
— Ну что ж, господа…и товарищи ученики. Учебный год продолжается с некоторыми изменениями, которые я имею честь вам сейчас доложить…
На несколько секунд он, казалось, задумался, затем продолжал.
— Да-с. Итак, изменения. Как вы, должно быть, заметили, у нас произошла перекомандировка классов. Теперь гимназия и реальное училище объединены в одну Единую трудовую школу. Часть учеников — реалистов будет учиться вместе с вами, также к нам перешли и некоторые из учителей. Надеюсь, что несмотря на, скажем так, некоторый
Сидевшие на первых партах ученики, судя по всему, первые поняли, что в этом фамильярно-ласковом месте речи надо засмеяться. Следом за ними захихикали и все остальные.
— Тю, тоже мне, антагонизм! — прошептал рядом Коська. — Ну, дрались с ними каждый день, чего такого?
— Далее, — повышая голос, продолжал учитель, грозно глядя на Коську Грушевого, — имеются изменения учебной программы. Учебники Закона Божьего вам более не понадобятся. Также, отец Василий службы в гимназии… то есть, в школе, проводить больше не будет. Вместо этого будем изучать основы… э-э… нового общества. Марксизм, ленинизм… В общем, разберемся. И еще вот что: еще раз убедительно прошу беречь школьный инвентарь! Как видите, часть школьных парт уже сильно повреждены, а взять новые, — учитель красноречиво развел руками, — теперь негде.
Он вздохнул и открыл журнал.
Действительно, я заметил, что некоторые парты были повреждены и несли следы спешного ремонта.
— Григорьевцы тут, когда казарму устроили, парты в окна выкидывали, чтобы место было им на полу спать! — пояснил мне шепотом Коська. — А затем еще часть парт на кострах жгли, кулеш себе варили!
Преподаватель (звали его, как оказалось, Сергей Александрович), проверил посещаемость. Староста класса, невысокий кучерявый подросток, бойко отрапортовал: «в наличии двадцать семь душ учеников, один сказался больным, отсутствует по неизвестной причине трое», и начался урок геометрии.
Вполуха слушая объяснения учителя (тема была лёгкая и давно мне, конечно, знакомая) я с любопытством листал учебник. Судя по всему, в руки мои он попал уже сильно «БэУ», и был испещрен разными надписями прежних владельцев.
Все эти источники премудрости оказались сильно истрепанными руками предшествующих поколений, черпавших из них свои знания. Под зачеркнутыми фамилиями прежних владельцев на холщовых переплетах писались новые фамилии, которые, в свою очередь, давали место новейшим. На страницах красовались бессмертные изречения вроде: «Читаю книгу, а вижу фигу», на другой целый стих:
Сия книга тут лежит,
Никуда не убежит,
Кто возьмет ее без спросу,
Тот останется без носу, —
или, наконец: «Если ты хочешь узнать мою фамилию, см. стр. 45». На 45 странице оказалось: «см. стр. 118», а 118-я страница своим чередом отсылает любопытного на дальнейшие поиски, пока он не придёт к той же самой странице, откуда начал искать незнакомца. Попадались также обидные и насмешливые выражения по адресу учителя того предмета, кому был
Урок закончился, мы записали себе домашние задания, причем я, не рискуя взять перо, благоразумно воспользовался для этого карандашом.
Следующий урок — русской грамматики — проходил на втором этаже, и толпа гимназистов, толкаясь и пихая друг друга в спину, повалила к выходу и на лестницу.
Лестница, надо сказать, впечатлила меня больше всей остальной гимназии сразу: она оказалась чугунная! Натурально мощные, толстенные чугунные брусья в стиле «модерн» были покрыты воронеными чугунными же решетками, составлявшими ступени лестницы. Конечно, мне доводилось слышать про чугунные мосты, но я даже подумать не мог, что когда-то из чугуна отливали лестницы!
В следующем классе нас встретил темноволосый пожилой господин с красным мясистым лицом и нездоровой ноздреватой кожей. Староста доложил ему посещаемость. Преподаватель (его звали Аристархом Ивановичем) выслушал это, мотнул головой, буркнул: «Садитесь!» и сам влез на кафедру.
Поведение его показалось мне более чем странным. Прежде всего, он с треском развернул журнал, хлопнул по нему ладонью и, выпятив вперед нижнюю челюсть, сделал на класс страшные глаза. Потом он широко расставил локти на кафедре, подпер подбородок ладонями и, запустив ногти в рот, начал нараспев и сквозь зубы:
— Ну-с, орлы вы мои… ученички единотрудовые… Что вы знаете?
Тут Аристарх Иванович неожиданно качнулся вперед и икнул.
— Ничего вы не знаете. Р-р-ровно ничего. И з-знать ничего не будете. Вы дома, небось, только в бабки играли да голубей гоняли по крышам? И пре-кра-а-асно! Чуд-десно! И занимались бы этим делом до сих пор. Да и зачем вам грамоте-то знать? Не ваше дело-с. Учитесь не учитесь, а все равно неучами останетесь, потому… потому… (тут учитель опять покачнулся, на этот раз сильнее прежнего, но вновь справился с собою), потому что ваше призвание — чистить коровники!
Дальнейший монолог показал, что почтенный учитель полагал сыновей мастеровых как не получивших вовремя должного воспитания, решительно непригодными к обучению «далее букваря».
Поговорив в этом духе минут пять, Аристарх Иванович вдруг закрыл глаза и потерял равновесие. Локти его соскользнули с кафедры, голова беспомощно и грузно упала на раскрытый журнал, и в классе явственно раздался храп. Преподаватель был безнадежно пьян.
Разумеется, тут же начался ералаш: ученики галдели, рассказывая друг другу события прошедших нескольких дней, кидались бумажными шариками, пихали друг друга, кто-то на «камчатке» достал даже колоду карт, как вдруг преподаватель поднял голову и строгим тоном произнёс:
— Откройте ваши хрестоматии на тридцать шестой странице.
Все открыли книги с преувеличенным шумом. Аристарх Иванович указал кивком головы на мальчика, сидевшего на парте впереди нас с Коськой.
— Вот вы… господинчик… как вас? Да, да, вы самый… — прибавил он и замотал головой, видя, что тот нерешительно приподнимается, ища вокруг глазами, — тот, что с желтыми пуговицами и с бородавочкой… Как ваше заглавие? Что-с? Ничего не слышу. Да встаньте же, когда с вами говорят. Заглавие ваше как, я спрашиваю?