Ленька-гимназист
Шрифт:
Гнаткина мать, Оксана, сидела на табуретке возле печки, уронив голову на руки. Плечи ее вздрагивали. Гнатик стоял рядом, обнимая ее. Услышав наши шаги, он поднял голову. Чумазое лицо его всё было в слезах, а глаза — красные и злые. Таким я его еще никогда не видел.
— Что случилось, Гнатка? — осторожно спросил я, подходя ближе.
— Батьку… — голос его сорвался. — Батьку забрали…
— Куда забрали? Кто? — Костик испуганно замер у порога.
— Красноармейцы! Утром пришли. Прямо у проходной и схватили. Сказали — мобилизация. Всех рабочих, говорят, мобилизуем в рабочий
— Так он же, это, на военных работах? Чего забрали-то его, — поразился Коська.
Игнат покраснел от злости.
— Да он им кричал, что на заводе работает, бронепоезд строит! Что ему под мобилизацию никак нельзя! А они ему и говорят, мол, социалистическое отечество в опасности, все на защиту революции! И увели… Всё, винтовку в руки сунули — и в строй. Даже шинели не дали, так, в рабочем и ушел…
Я почувствовал, как жар разливается по телу. Вот чорт! Отец Гнатки, Трофим Новиков, прекрасный мастеровой из кузнечного цеха. Хоть и не такой незаменимый специалист, как мой отец, но все же…
— Надо что-то делать! — воскликнул Коська. — Надо бежать на завод! Найти Малиновского, товарища Бойко, или самого предревкома Арсеничева! Может, он сможет его вернуть!
Не успел он договорить, как мы выскочили из хаты и со всех ног помчались к заводу. Мы бежали по знакомым улицам, мимо играющих детей, мимо женщин, развешивающих белье, мимо всего того, что еще полчаса назад казалось обыденным и незыблемым. Заводские ворота, гул цехов, запах раскаленного металла — все это теперь воспринималось иначе, как последняя надежда.
Мы нашли отца в цеху, возле огромного клёпанного корпуса почти готовой бронеплатформы. Он стоял, склонившись над чертежом вместе с мастером Степаном Лукичом Малиновским.
— Слышь, бать! — задыхаясь, выпалил я. — У Игната отца забрали! Мобилизовали! Сказали, в Синельниково отправляют!
Отец выпрямился, нахмурился. Мастер тоже обернулся, внимательно глядя на нас.
— Новикова? Трофима Иваныча? — переспросил он. — То-то он сегодня не пришёл! Но как же его забрали? Он ведь на заводском учете…
— А вот так! Пришли и забрали! — Гнатка снова покраснел от гнева и сжал кулаки. — Сказали — приказ, да и весь вам сказ!
Отец переглянулся с мастером.
— Погоди, Илья Яковлевич, — сказал мастер отцу. — Я сейчас до управителя сбегаю, узнаю, что за дела. Не могёт такого быть…
Он быстро скрылся в дверях конторы. Мы остались ждать, напряженно вслушиваясь в грохот цеха. Отец положил руку Гнатке на плечо.
— Держись, хлопец. Может, обойдется…
Мастер вернулся минут через десять. Лицо у него было растерянное и злое.
— Вот же сволочи… — пробормотал он, вытирая пот со лба. — Все верно. Был декрет из Екатеринослава — срочная мобилизация рабочих для обороны станции Синельниково. Хватали всех, кто под руку попался, списков толком не составляли… Управляющий звонил на станцию — эшелон с мобилизованными уже ушел. Минут двадцать назад. Наспех формировали: кого там погрузили, кого нет — один чорт и разберет…
Гнатка
— Значит… все? — мрачно произнёс он, глядя в стену.
Мастер развел руками.
— Пока не ясно, был ли твой отец именно на этом поезде. Но… если и был, вернуть его сейчас… сам понимаешь. Никто не будет тормозить эшелон из-за одного человека. Война…
Он тяжело вздохнул и посмотрел на моего отца.
— У управителя был, у Яна Иоанновича. Говорит, комиссары сейчас лютуют. Всех подчистую гребут — и на фронт. Он им: «Что же вы делаете, зачем берете рабочих? Это же ваши главные сторонники, а вы их — на фронт. Вот перебьют их, и что делать будете? Ведь крестьяне — они сплошь за Махно и за зеленых». Нет, ничего не слушают! Был бы еще Арсеничев, может, и уладили бы дело, да он сам на фронт отбыл, а заместители — сам знаешь, никто ни за что не желает отвечать! Ну, навроде договорился с ними: зампредревкома, Харитонов, распорядился немедленно всем ключевым рабочим, кто на бронепоезде занят, выписать бумаги о брони. Прямо сейчас! Ну и, сейчас в правлении завода списки составляют, чтобы в ревком передать, а там заверят своей печатью и выдадут всем бумагу о брони. Чтобы больше ни одна сволочь без спросу никого не тронула. Где-то на 600 душ список будет. Идем, Илья Яковлевич, твою фамилию первой впишем!
Отец кивнул, еще раз сжал плечо Гнатки и пошел за мастером в контору. Мы остались стоять посреди гудящего цеха. Грохот молотов, шипение пара, лязг металла — все эти звуки сливались в один тревожный гул, который отдавался в ушах и сердце.
Бронь… Бумажка, которая могла спасти жизнь. Одним она спасет жизнь, другие же, такие же рабочие, уже ехали в неизвестность, навстречу казачьим шашкам и пулям деникинских «добровольцев» потому что кто-то решил, что они нужнее там, в окопах под Синельниково.
Гнатка молчал. Слезы высохли на его лице, оставив грязные разводы. В глазах застыло новое выражение — не злость, не отчаяние, а какая-то взрослая, тяжелая решимость. И я, стоя рядом с ним, не знал, чем теперь ему помочь.
Глава 14
Солнце палило так, словно решило выжечь все живое на пыльных улицах Каменского, превратив их в сплошную раскаленную сковороду. Воздух дрожал над крышами, и даже воробьи попрятались в редких тенях. Мы с Костиком Грушевым, Оськой и Волькой, битый час ждали Гнатку Новикова. Ждали на нашем обычном месте — пустыре за Нижней колонией, пропахшем пылью, полынью и чем-то неуловимо речным от близкого Днепра.
Здесь, среди колючего бурьяна и обломков кирпича, под присмотром ржавых остовов каких-то неведомых ориентиров, мы обычно устраивали наши «тренировки». Боролись до седьмого пота, а потом удили рыбу, метали плоские камни — «блинчики» — по зеркально-гладкой поверхности реки, карабкались, кто выше, по громадным дубам и вётлам, играли в расшибалочку или просто бакланили. Но Гнатка снова не пришел. Не было его вчера, не появился он и сегодня.
— Пошли к нему, что ли? — предложил наконец Костик, отирая взмокший лоб рукавом рубахи. Глаза его, обычно веселые, были встревожены. — Может, стряслось чего?