Ленька-гимназист
Шрифт:
Тем временем незаметно подкрался конец учебного года. Последние уроки тянулись бесконечно нудно, как патока в жаркий день. В воздухе уже пахло не пыльными классами и чернилами, а свободой, рекой и грядущими каникулами. Наконец, прозвенел последний звонок, и мы высыпали из гимназии с облегченным гулом, предвкушая три долгих летних месяца.
Для меня, правда, «каникулы» означали не только вольницу на берегу Днепра и тренировки с друзьями. Мать, Наталия Денисовна, тут же нагрузила меня домашними делами. Отец пропадал на заводе — бронепоезд «Советская Россия» требовал неусыпного внимания; к тому же, ему и его «бригаде» вскоре поручили
— Лень, сбегай-ка к тетке Палашке, — говорила мать, вытирая руки о передник. — У них редиска своя пошла, да лучок зеленый. Попроси пучочек, скажи — от нас. Да поживее, пока солнце не спалило все.
И я бежал по пыльным улицам Новых планов, мимо глинобитных хат с маленькими, огороженными плетнем огородиками. У тетки Палашки, словоохотливой вдовы с морщинистым, как печеное яблоко, лицом, в подвёрнутой коричневой паневе, действительно, на грядках уже алела крепкая редиска и торчали сочные перья лука. Возвращался домой с добычей, вдыхая острый, свежий запах зелени — самый что ни на есть летний запах.
Лето вступало в свои права. Солнце жарило вовсю, чернозем в огороде ссохся, стал твёрдым как камень, уйму времени занимал полив огорода и сада. К счастью, станционные рабочие починили-таки поврежденную боем водокачку, и теперь за водой можно было ходить не к Днепру, а к колонке на Банном спуске. Но воды нужно было много, и таскать тяжелые, с неудобными резавшими ладони дужками, ведра было тем еще испытанием. Хорошо мы еще не держали корову — иначе я бы сейчас еще и умирал на сенокосах…
— Лень, сынок, водички бы свежей, — вздыхала мать, поутру заглядывая в опустевшую кадку. — А то и умыться скоро нечем будет.
И я, вздыхая, брал ведра и тащился к колонке. Тут почти всегда была очередь — женщины с ведрами и бидонами, ребятишки, присланные родителями. Очень часто я встречал там Лиду. Она приходила с двумя небольшими ведерками, сделанными, верно, специально под детскую руку. Волосы ее, заплетенные в тугую косу, золотом блестели на солнце.
— Здравствуй, Леня, — говорила она, чуть улыбаясь краешком губ. Ее серые глаза смотрели прямо и серьезно.
— Здравствуй, Лида, — отвечал я, стараясь, чтобы голос звучал небрежно, мысленно недоумевая, зачем она сюда ходит, ведь у них есть свой колодец.
Мы стояли молча, пока двигалась очередь. Иногда перекидывались парой незначительных фраз о погоде или о том, что «опять грибы в лесу пошли». Но я чувствовал ее взгляд, быстрый, любопытный, и сам нет-нет да и косился на ее тонкий профиль, на капельки воды, блестевшие на загорелой шее, когда она наклонялась над колонкой. Потом она легко подхватывала свои ведерки и уходила вниз по спуску, а я еще долго смотрел ей вслед, пока не раздавался нетерпеливый окрик из очереди: «Эй, хлопчик, не зевай — твоя очередь!»
Почему она приходила на колонку, хотя у них во дворе был свой колодец, так и осталось для меня загадкой.
После пары побед над крепкими, на два года старше меня, парнями авторитет мой на улицах вырос до небес. Почти каждый вечер, когда спадала дневная жара, мы с Гнаткой и Костиком уходили на наш любимый песчаный пятачок у Днепра. Я показывал им новые приемы, которые всплывали в памяти из той, другой жизни — уходы от захватов, подножки, простые болевые на руки. Получалось
Лето шло своим чередом, жаркое, пыльное, пахнущее нагретой землей, рекой, неизменным навозом и дымом печных труб. Дни текли, похожие один на другой: утренняя помощь матери по хозяйству, потом вольные часы на берегу Днепра или на нашем «тренировочном пятачке», а вечером — снова домашние хлопоты и разговоры взрослых, день ото дня становившиеся всё тревожнее.
Как-то раз отец вернулся с завода позже обычного, усталый, лицо серое от въевшейся металлической пыли. Молча поужинал, а потом, закуривая самокрутку на крыльце, сказал матери, но так, чтобы и я слышал:
— Гонят нас, Наташа. Торопят с бронепоездом. Мастер говорил — приказ сверху. Деникин, говорят, сильно давит под Лозовой, к Синельникову подходит. Нужна большевикам «Советская Россия» на рельсах как можно скорее. Сроку дали — неделя. Не управимся — головы полетят. С остальных цехов, кроме вагоноремонтного, всё вывозят подчистую — боятся, Деникину достанется!
Он затянулся глубоко, и огонек самокрутки хищно блеснул в сгущающихся сумерках. Мать только вздохнула и быстро перекрестилась. Никто не хотел новой смены власти в городе. Красные, несмотря на запрещение торговли на базаре и постоянные мобилизации, имели свои достоинства: после гайдамаков и григорьевцев красноармейцы производили впечатление очень дисциплинированных бойцов. Я же, к своему стыду, понятия не имел — возьмёт ли Деникин Екатеринослав, Каменское, или будет остановлен на подступах, а значит, мы не знали, к чему и готовиться…
Вскоре по городку поползли тревожные слухи. То в очереди за хлебом кто-то шепнет, что белые взяли Павлоград, то мужики, вернувшись из Екатеринослава, расскажут о панике в городе, о том, что красные отступают, а под Киевом действуют банды атамана Зеленого. Над Нижней колонией нависло ожидание беды. Все так или иначе участвовали в жизни города на стороне красных: кто-то ходил на первомайскую демонстрацию, кто-то, как мой отец, работал на заводе.
Мы с ребятами продолжали наши тренировки на песке, но прежнего азарта уже не было. Мы возились молча, сосредоточенно, словно выполняя какую-то важную, но невеселую работу. И вот однажды, примерно через две недели после того разговора с отцом, Гнатка на нашу встречу не пришел.
Мы с Костиком подождали его с полчаса, попинали старый тряпичный мяч, но без Гнаткиной неуемной энергии игра не клеилась.
— Может, заболел? — предположил Костик.
— Не похоже на него, — покачал я головой. — Он и хворый прибежал бы. Пойдем проведаем!
Дом, где жил Гнатка с младшими братом и сестрой, ютился на самом краю Нижней колонии. Это была маленькая, покосившаяся мазанка под камышовой крышей, много беднее нашего дома. Дверь была приоткрыта.
— Гнатик, выходи! — прокричал Костик, но ответа не было. Толкнув скрипучую калитку, мы вошли в темные пахнущие кислой капустой сени, заглянули внутрь.