Леонид Агутин. Авторизованная биография
Шрифт:
Своему будущему ученику я все объяснила, преподнесла как игру. Но портфель с книжками тем не менее достала, чтобы все было по-настоящему.
Наступил первый день занятий. Лёня взял портфель и прошел из коридора в комнату, как будто явился в класс. Мы сели за стол. Я открыла букварь на первой странице и приготовилась задать вопрос по картинке. В этот момент сын повернул ко мне голову и сказал:
– Нет, мамочка, все должно быть не так. Первым уроком будет музыка. Ты садись за пианино, играй, а я буду петь и танцевать.
Осенью муж, в основном для собственного творчества, купил в комиссионке подержанный, но очень
Вот за этот инструмент меня тогда и попросил сесть мой ученик. Я попыталась что-то возразить, но бесполезно. Сын уже пел и одновременно двигался по комнате, изображая какой-то танец. Пришлось играть. Когда прошло несколько минут, я закрыла крышку инструмента и сказала, что урок окончен, началась перемена.
– Вторым уроком будет чтение, – быстро и как можно убедительнее произнесла я.
Но Лёня моих слов как будто не слышал. Он заявил, что вторым уроком должна быть физкультура, и, не дожидаясь каких-либо возражений с моей стороны, начал делать разные упражнения. Мне ничего не оставалось, как тоже замахать руками.
Третьим уроком сын потребовал сделать рисование. Он очень любил рисовать, но научился этому годам к двенадцати. Работал Лёня простым карандашом и углем. Особенно ему удавались животные. А чтобы научиться рисовать людей, он приобрел специальную книгу. Сын мог целый вечер трудиться над портретом женщины, пока лицо не получалось выразительным. Также он любил рисовать машины и, вероятно, как все мальчишки, мечтал о ней. Когда Лёня уже учился в средней школе, несколько его работ были представлены на выставку школьного рисунка. К сожалению, назад они к нам так и не вернулись.
А тогда, будучи еще малышом, наш художник рисовал так: закрашивал весь лист разными красками, а затем начинал рассказывать, что на нем нарисовано:
– Мамочка, ну разве ты не видишь? Это улица, здесь едут машины, по дороге идут люди, а это высокие красивые дома.
Очень удивлялся, почему я не видела всего, что он перечислял. Одну из таких работ и подал мне сын в конце нашего третьего урока.
Наконец, я с трудом уговорила Лёню заглянуть в букварь. Но сил у него уже не оставалось. И все-таки на первом занятии он запомнил две буквы: «о», которая похожа на баранку, и «с», напоминавшую ту же баранку, но только надкушенную.
Так постепенно, изо дня в день, проводя сначала его любимые уроки, я перед школой научила сына читать.
Первой книжкой, которую он прочитал сам, стала «Рассказы о Чапаеве», напечатанная крупным шрифтом специально для маленьких детей. Помню, захожу в комнату, а мой сын лежит на диване, на животе, и ведет пальцем по странице, громко читая по слогам. Видно было, что рассказы ему нравились.
Затем пошли и другие книги, множество: без них Лёня просто не мог существовать. Среди них, конечно, были и любимые: сначала «Славянские сказки», которые мой сын зачитал до дыр, а затем произведения Марка Твена, Фенимора Купера и Джека Лондона. В юности Лёня увлекся Достоевским, причем он понимал не только идеи этого писателя, но еще в большей степени их интонацию, эмоциональную окраску, что, наверное, близко ему по духу. Это видно из его стихов, посвященных Достоевскому.
Впрочем, я не знаю, как правильно назвать это размышление:
СтранноНо все это было гораздо позже. А пока, научившись кое-как писать печатными буквами, Лёнька решил послать папе письмо, когда тот был в командировке. Сын очень старался. Правда, некоторые буквы все-таки получились написанными в обратную сторону, но зато в конце письма он нарисовал игрушки, которые просил привезти.
Отправить его послание мы не успели – папа вернулся. Но этот лист бумаги я храню до сих пор. Ведь на нем – первые в жизни буквы, написанные Лёниной рукой.
Летом 1972 года я работала старшей вожатой в пионерском лагере под Старой Рузой.
Располагался он в лесу, на берегу Москвы-реки – еще один райский уголок. Отрядные домики не нарушали этой красоты, они естественно вписывались в пейзаж между сосен и берез. Большая солнечная поляна была приспособлена для общих торжественных мероприятий и пионерских костров – как же без них?! И, кроме этого, это место было царством тишины. Легкий шелест листвы, стук дятла, далекое заречное «ку-ку» делали его еще только «тише». Даже неугомонная лагерная жизнь была вся пронизана царившей кругом аурой.
В это время Лёня отдыхал на даче с детским садом. Мы не виделись целых два месяца! И на последнюю смену я взяла его к себе, в самую младшую группу. Ему исполнилось четыре года. Освоился он быстро и в моей опеке не нуждался. Каждый был занят своим делом. Но иногда, когда лагерь успокаивался, мы тайком ходили слушать тишину, смотреть на гладь Москвы-реки и любоваться звездным небом…
Это был небольшой лагерь имени Глиэра от Музфонда, и к нам нередко на разные мероприятия заглядывали известные композиторы и поэты, жившие неподалеку на дачах.
В тот раз на закрытие лагеря пришли Александра Пахмутова и Николай Добронравов, а также много других гостей и родителей.
Дети готовились к концерту давно, много репетировали. Вместе с ними был и Лёня. Я, конечно, волновалась: сцена все-таки, а в зале клуба – аншлаг!..
Но сам Лёнька, кажется, совсем не боялся. Он вышел улыбающийся, красивый; одетый, как настоящий артист: на нем были отутюженные брюки, белая рубашка, жилет и большое жабо. Пел он звонко, задорно и весело: «А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер!..»