Лесной глуши неведомые тропы

Ядовитая Змея

Мне было невдомек, о чем это он толкует. Ведь чужак, устроивший в харчевне драку, не сделал мне ничего худого, даже не глянул в мою сторону. Но я благоразумно кивнула и покосилась на свое добро, все еще разложенное на стойке.

— Ах да, — перехватив мой взгляд, засуетился Ирах. — Руна! Принеси-ка молоко, голубушка.

Руна смерила меня убийственным взглядом и скрылась за дверью кухни. Ирах пошарил в кармане засаленного передника и не глядя отсыпал мне целую горсть медяков. Мои брови взметнулись вверх: не надо было считать, чтобы понять, что здесь гораздо больше, чем стоил принесенный мною скарб. Но спорить не стала — какой же глупец будет сетовать на то, что ему переплатили?

— Спасибо…

Ирах

едва ли обратил на меня внимание: он уже приветливо улыбался солдату из охраны нашего лорда, спускавшемуся по лестнице со второго этажа. Там, наверху, у Ираха сдаются комнаты постояльцам трактира. И не только приезжим, но и своим — если те хотят чуток поразвлечься с продажной женщиной. После того, как пышнотелая и немолодая уже Фанни минувшей весной была найдена в собственной постели задушенной особо ретивым любовником, продажная женщина в нашей деревне осталась всего одна: молодая хохотушка Мира. Девчонка всегда была мне по душе: осиротев в раннем детстве, она не утратила своего озорного, веселого нрава, скучать рядом с нею точно не приходилось.

Именно она спускалась теперь в харчевню вслед за своим любовником. Завидев меня, Мира просияла.

— Привет. Принесла? — шепнула она мне на ухо, приобняв за талию.

Я кивнула.

— Тогда идем ко мне, — она схватила меня за руку и потянула к лестнице, по которой только что спустилась.

Мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ней.

В ее комнатушке царил сущий бедлам — впрочем, Мира никогда не отличалась аккуратностью и любовью к порядку — и все еще витал тошнотворный запах немытых разгоряченных тел и недавнего соития. Я с трудом удержалась от того, чтобы не поморщиться, лишь незаметно потерла нос.

— Ну, давай же! — Мира нетерпеливо дернула меня за рукав.

Я пошарила в кармане передника и достала пучок сушеной травы.

— Ты помнишь, что заваривать надо всегда свежее и не пить то, что простояло дольше дня?

— Да помню я, помню, — отмахнулась она, выхватывая у меня зелье.

— Трижды в день…

— Ой, Илва, ну что ты такая скучная?

— Я уже за сегодня так набегалась — с ног валюсь. А ты отчего такая веселая?

Мира рассмеялась:

— Так мы же с тобой по-разному живем. Ты — днем, а я — ночью. Я-то уже выспалась… Корин был моим первым за сегодня. А его никогда надолго не хватает, так что мне не пришлось слишком усердствовать.

Она хитро подмигнула мне, а я почувствовала жар на щеках и отвела глаза. С Мирой мы общались уже давно, но я никак не могла привыкнуть к распутству ее речей, хотя распутство ее нрава меня уже давно не задевало. Тем чудней, что она стала моей единственной подругой.

Пальцы сами собой потянулись к теплому шерстяному платку, чтобы развязать концы и стянуть его с головы: в комнате Миры камин пылал еще жарче, чем в харчевне внизу, и я уже изрядно вспотела под уличной одеждой. Мира не упустила возможности провести рукой по моим волосам.

— У-у-у, Илва, опять дразнишься? Когда ты мне уже принесешь той травы, которая сделает мои волосы такими же золотыми, как твои?

Я осторожно убрала ее руку и пригладила растрепавшиеся под платком пряди.

— Я тебе уже много раз говорила: я не знаю такой травы, которая делает волосы светлыми. Рыжими сделать — могу, черными — могу, даже красными и синими могу, а вот светлыми…

Подруга фыркнула и тряхнула своей густой темно-русой гривой.

— Врешь. Ты же ведьма, ты все можешь. Вот сама себе такие сделала, а мне не хочешь…

— Ничего я не делала, — засмеялась я. — Я с такими родилась.

— Откуда знаешь? Ты даже не помнишь, где и когда родилась.

Я помрачнела и отвернулась к двери.

— Ладно, мне пора.

— Илва, ну не дуйся, не все ли равно, что было с

нами раньше? Главное — кто мы сейчас. Лучше скажи: что там за шум стоял внизу? Жуть как любопытно, что я пропустила?

Ее слова не могли не вызвать улыбку: на эту девушку невозможно было долго сердиться.

— Пришел какой-то чужак да учинил внизу бучу. Волка убил и продать хотел, — я снова помрачнела, вспоминая остекленевшие глаза мертвого зверя.

— М-м-м… — заинтересованно протянула Мира. — А что за чужак? Молодой или старый?

— Не старый, но и не молодой… Хотя леший его разберет, он заросший весь и грязный.

Но интереса Миры мой нелестный отзыв не умерил.

— А много ли он за волка получил?

— Не знаю. Ирах сказал, что расчета не даст, пока не получит шкуру, — я болезненно сглотнула. — Сейчас душегуб как раз этим и занимается.

Глаза подруги алчно вспыхнули. Ну еще бы: недавняя битва на пограничных землях с крэгглами поубавила желающих пересечь межу враждующих королевств, стало быть, путники в трактир почти не захаживали — с кого Мире брать деньги? Деревенским-то мужикам деньжата карманы не оттягивают, а прижимистые жены зорко бдят, чтобы лишний медяк не ушел из семьи вслед за взыгравшей похотью мужей. Знаю, что Мире нередко приходится работать в долг, как и трактирщику Ираху, как и многим из нас. Да только вот кое-кто из своих может и позабыть вернуть должок, а кушать молодой девушке хочется всегда. Тут поневоле начнешь тосковать по мирным временам, когда в Три Холма рекой текли путники и торговцы из дальних городов — эти почти всегда были при деньгах, и кровать Миры в те дни редко пустовала.

— Вот что я тебе скажу, Илва: этот волк умер не зря! Его смерть послужит доброму делу: пополнит мой кошель. Когда чужак вернется, мимо меня не пройдет, — она довольно хихикнула и покружилась по комнате, — а уж как соберу деньжат, куплю себе новое платье. В воскресенье ярмарка, пойдешь со мной?

Я лишь вздохнула. У меня тоже была мечта: купить красивую толстую книгу обо всех хворях, что есть на белом свете, и обо всех снадобьях, которыми можно их лечить. Иногда ее привозил на ярмарку старьевщик из соседней деревни — на нее еще старая Ульва засматривалась, хоть и неграмотная была. Старьевщик говаривал, что попала к нему книга от столичного лекаря, которого сожгли на костре за колдовство — перед смертью бедняга хотел сохранить ее как великую ценность, чтобы не сгорела вместе с ним. Иногда старьевщик позволял мне полистать пожелтевшие страницы, и я с замиранием сердца рассматривала картинки, на которых нарисовано было человеческое тело вместе со всем нутром, жадно запоминала мудреные названия и разные увечья, которые мог получить человек. Я понимала, почему того лекаря предали смерти: в книге сказано было, что из человека можно вынуть хворые внутренности, положенные ему для бытия Создателем, и после этого действа — которое в книге называлось «операцией» — тот все равно сможет жить, и даже стать здоровее, чем прежде. Не иначе как колдовство… Так сочли те глупые люди, что обвинили лекаря в ереси и богохульстве. Но я-то в Создателя не верила — от Ульвы переняла уважение к старым духам.

Страсть как дорого стоила та книга, но я не теряла надежды и упорно копила на нее медяки. Воскресная ярмарка могла принести еще одну встречу с моей потаенной мечтой.

— Пойду, — кивнула в ответ, — но не за платьем. Картошки надо прикупить на зиму да зерна для кур…

— Фу, ты как старая бабка, Илва! — Мира смешно наморщила точеный вздернутый носик. — Картошка, куры! Ты посмотри на себя, глянь только на свои руки!

Смотреть было не на что — и без того ясно, что руки мозолистые и шершавые, загрубевшие от тяжелой работы. Не сравнить с руками Миры, белыми и холеными, не знавшими иного труда, кроме постельных утех.