Лесной глуши неведомые тропы

Ядовитая Змея

Я возмутилась не на шутку:

— На какие же деньги мне его покупать?

Он смущенно почесал в затылке, а затем потянулся к висящему на изголовье кровати поясу, нащупал пристегнутый к нему кошель, звякнул монетами о стол.

— Вот. Только хорошего купи, а не того пойла, которым меня старый жук Ирах вчера потчевал.

— Как изволит мой господин, — я обиженно поджала губы, но монеты сгребла и спрятала в кармане передника.

Энгилард-Тур подозрительно покосился в мою сторону.

— Воду нагрела?

— Грею, — огрызнулась я, убирая грязную посуду.

Пришлось оттащить стол

в сторону, приволочь из чулана большую бадью для купели, втиснуть на свободное место между лежанками и опрокинуть в нее первые ведра с горячей водой. Мой новоиспеченный хозяин все это время возлежал на постели и наблюдал за моими передвижениями из-под нависших надо лбом грязных косм. Что-то мне все меньше нравилось наше с ним совместное будущее.

Наполнив бадью горячей водой, я растолкала задремавшего было Тура, а сама оделась и вышла наружу. Столько времени потеряно зря — а ведь к этой поре я уже обычно первую вязанку хвороста из лесу притаскивала!

Но ничего не поделать — в лес пришлось идти с опозданием.

Глава 3. Кровь невинных

Я разорву тебя на девяносто девять ран,

Я отплачу тебе за луны полные сполна!

Согрею кровью твой голодный лик, холодный храм.

Не смей ходить в мой дом, Луна.

Группа «Мельница», «Волчья Луна»

Солнце уже начало клониться к закату, когда я вернулась из лесу и сбросила в сенях тяжелую вязанку хвороста — пусть просохнут до завтра — и потерла ноющую спину. Загоняет меня новоиспеченный хозяин, как пить дать, загоняет.

— Эй, девка! — послышался из-за закрытой двери в горницу зычный рев. — Это ты?

Поморщившись, вошла внутрь. Тур в нижней рубахе и холщовых штанах сидел на изножье кровати возле груды вычищенных доспехов. После мытья он выглядел получше — выбритое лицо даже слегка посветлело, хотя и заплыло лиловыми кровоподтеками, а волосы оказались светло-русыми, с мягким пшеничным оттенком, гораздо светлей, чем волосы Ульвы или моих односельчан. Любопытно все же, кем был его отец?

В руках Тура тускло поблескивал наточенный меч, который он протирал промасленной ветошью.

— Я не девка, а Илва.

— Все одно, — сурово изрек он и смерил меня строгим взглядом. — Где была?

— В лесу. За хворостом ходила.

— За хворостом? — он сузил глаза. — А волков не боишься?

— С чего мне их бояться? — я пожала плечами, вспоминая печальные волчьи песни, что до сей поры раздавались из глухой чащи. — Я их не трогаю, и они меня не трогают.

— Смелая девка, — хмыкнул он. — Но далеко в лес больше одна не ходи. Видала, какого зверюгу я вчера уделал? Едва отмахался от остальных…

— Вот ты и бойся, — сердито насупилась я. — Ты вожака у них забрал. Они тебе этого не простят.

— Много ты знаешь, — буркнул он и взмахнул перед моим носом здоровенным мечом. — А вот это видала? Мне их прощение не нужно — и остальных порешу, пусть только носы сюда сунут.

Я едва удержалась, чтобы не отпрянуть: меч просвистел у лица так быстро и близко, что выбившиеся из-под платка волосы взметнулись облаком вокруг головы. Ну и хвастун, помилуйте старые духи… Не лучше Хакона.

Тур, похоже,

слегка опечалился, не заметив на моем лице благоговейного восхищения его силой и ловкостью, и указал кончиком меча на бадью.

— Пока ты по лесу шлялась, вода остыла уже. Я велел тебе мою одежду постирать.

— Разве велел? — вздохнула я, скосив глаза на бадью, в которой уже отмокало его рваное тряпье. — Ладно, постираю.

— Жрать есть что?

Я воззрилась на него с неподдельным изумлением.

— Ты ж ел недавно!

— Недавно? Ты рехнулась? То еще утром было! — возмутился он вполне искренне.

Похоже, мне только и оставалось, что тяжко вздыхать раз за разом, но выполнять приказы домашнего угнетателя. Еще и дня не прошло с нашего уговора, а я уже не раз крепко пожалела о нем. Тур исподлобья наблюдал за тем, как я сняла телогрейку, размотала теплый платок и повязала голову тонким домашним, подбросила хвороста в печь и поставила на огонь котелок с водой. Пока закипала вода, накрошила овощей, размочила грибов, нащипала сушеных трав: будет похлебка на скорую руку. Между делом выстирала Турову одежду — грязную, местами заляпанную бурыми пятнами крови, местами зияющую прорехами — и повесила сушиться над печью. Там же, превозмогая брезгливость, примостила и его мокрый сапог: сам-то не додумался, Тур и есть, что с него взять… Что ума, что упрямства — как у быка. Поставила на стол перед ним дымящуюся похлебку, наскоро перехватила сама пару ложек горячего варева и принялась вычерпывать грязную воду из бадьи.

Тур придирчиво заглянул в большую глиняную миску и потянул носом запах. Повозил ложкой в густом наваре.

— Грибы? А мяса нет, что ли?

— Откуда у меня мясо? — обиделась я. — Не ем я его. Ты у меня живность видел?

— А куры? — прищурился он.

Я едва не задохнулась от гнева.

— Куры — для яиц! Даже не думай, что я позволю тебе сожрать хоть одну! Только посмей хоть пальцем кого из них тронуть!

— Да ладно, ладно тебе, раскипятилась! — он даже отпрянул на стуле, примирительно поднимая руки. — Жалко тебе твоих кур — не буду их трогать. Но, это… без мяса я долго не протяну, девка.

— Я Илва.

— Ладно, Илва. Ярмарка когда у вас?

— В воскресенье.

— Хорошо, вместе пойдем.

Сказать, что я обрадовалась этой новости, значило безбожно солгать.

— Кто в наших землях сейчас лордом?

— Старый Хенрик.

— Жив еще? — удивился Тур, прихлебывая варево. — А я уж думал…

— Жив. А что тебе до него?

— Что-что… — он сердито рыкнул и съел несколько ложек в молчании. — На службу думал попроситься, вот что. Деньги-то скоро кончатся, хозяйства у тебя — смех один, а на носу зима.

А вот этой мыслью я очень даже заинтересовалась. Ведь если Тур наймется на службу к лорду, видеться дома мы будем нечасто: Старый Замок, где жила семья нашего правителя, находился далеко от Трех Холмов.

— Но к Хенрику не пойду, — качнул головой Тур, словно разговаривая сам с собой.

Не успев обрадоваться призрачной надежде, я снова приуныла.

— Почему?

— Потому. Не примет он меня. А может, и вовсе повесит.

— За что?

— Было дело, — Тур скривил опухшее от побоев и вчерашнего пьянства лицо. — Да и в опале я сейчас.