Лесной глуши неведомые тропы
Шрифт:
— Дурья твоя башка, — в сердцах воскликнула я. — Разве бы я над тобой смеялась?
Он нашел рукой мою руку и крепко сжал ее в ладони.
— Илва… ты никому не скажешь?
— Да кому мне говорить-то?!
— Ты знаешь кому. Полсловечка сболтнешь своей Мире — и вся деревня назавтра знать будет.
Я вздохнула и накрыла его руку своей ладонью.
— Энги. Тебя кабан чуть не убил, а ты о людской молве тревожишься.
Он обиженно засопел.
— Еще не родился тот кабан, который мог бы меня убить.
Я
— Хорошо, что твоя бедная мать тебя не слышит. Только и знаешь, что бахвалиться… И не смей больше в лес ходить, пока я не позволю. Слышишь?
Он кивнул, глядя мне в глаза, словно побитый пес. Я не удержалась и поцеловала его в лоб, будто и вправду была ему мамочкой.
— Заживет, — шепнула я, тут же устыдившись своего поступка. — А теперь спи, горемыка.
Энги послушно закрыл глаза, а я закончила стирку, убрала бадью и уселась на своей лежанке у свечи — дошивать его новую рубаху.
Ночью я спала плохо, слушая сквозь дрему хриплые стоны Энги и время от времени подходя к нему трогать лоб. Лихорадка началась лишь к утру, но не слишком жестокая. Стараясь его не разбудить, я внимательно осмотрела рану: она вспухла и покраснела не больше, чем обычно в таких случаях. Но я все еще тревожилась за него: зараза порою распространяется медленно.
Поставив завариваться целебный отвар от лихорадки, я тем временем заново смазала рубец. Лишь закончив, увидела, что Энги проснулся и смотрит на меня, полуприкрыв глаза ресницами.
— Опять не даю тебе покоя, — виновато пробормотал он, встретившись со мной взглядом.
Я ласково коснулась пальцами его щеки.
— Ты ведь старался ради меня. Сильно болит?
— Совсем не болит, — улыбнулся он и приподнялся на локтях. — Накормишь?
Мое застывшее в тревоге сердце немного оттаяло: раз ему хочется есть, значит, не так уж все плохо. Заставив его выпить отвар, я наскоро состряпала яичницу с кабаньими шкварками и поставила перед ним. Сама села напротив, подперев ладонями щеки: сегодня наступил день, когда я должна разрезать живот старику Гиллю, и мой очищающий пост все еще не был закончен.
— Что не ешь? — осведомился он.
— Не хочу. — Подумав, добавила: — Сегодня мне придется уйти в деревню.
— К Гиллю? — догадался он.
Я кивнула.
— Я с тобой.
— Вот еще, — фыркнула я возмущенно. — Тебе еще седмицу надо в постели лежать.
Энги хитровато прищурился и ухмыльнулся, словно хотел сказать что-то едкое, да передумал.
— Успею належаться.
— Я тебя в доме запру, на засов.
— Не посмеешь, — он снова ухмыльнулся. — Как же я по нужде ходить буду?
Я сердито нахмурилась.
— Ладно, ладно, считай, что уговорила, — как-то слишком легко сдался он и подмигнул мне с той же хитринкой в глазах.
— Вот и
Энги проследил за мной недоуменным взглядом, но ничего не сказал.
Я оделась тепло, чтобы ничто не отвлекало меня от молитвы. Расстелила перед крыльцом плетеную из соломы дорожку и встала на колени, обратив лицо к солнцу. Возносила молитвы всем духам по очередности, как учила меня старая Ульва. Каждого из них просила придать верности моей руке, и сквозь нее впустить здоровье в несчастного старика.
Мне казалось, они говорили со мной. Тихим порывом ветра, ласковым солнечным лучом на щеке, невесть откуда взявшимся запахом цветущих трав посреди зимы. Обещали, жалели, бодрили…
Лишь к полудню я опомнилась, чувствуя внутреннее опустошение: пора собираться.
Энги тихо дремал на лежанке, но когда я вошла, открыл глаза. Трогать его лоб смысла не было: мои продрогшие руки едва ли могли почувствовать жар его кожи. Но глаза не блестели, а губы не выглядели пересохшими: похоже, мое зелье действовало наверняка.
Я взяла из шкатулки сложенный листок и повернулась к нему.
— Мне пора. Вернусь, как смогу. Энги молча кивнул и проводил меня немигающим взглядом.
***
Первым делом я заглянула к Гиллю. В доме скорняка, кроме его жены Ленне и дочери Гриды, уже собрались прочие родичи: сноха мельника Марта, ее дочь Келда, которая все старалась не встречаться со мной взглядом, да еще малолетний сын Марты Оле, тоже приходившийся внуком Гиллю.
Я оробела от такого множества народу, взиравшего на меня с затаенной надеждой, но виду постаралась не подать.
— Что решили? — спросила я, обращаясь ко всем, в том числе и к Гиллю.
— Если по-другому никак, — старик облизнул пересохшие губы, — тогда режь меня, дочка. Да только до смерти не зарежь, как свинью, — он слабо улыбнулся.
— Хорошо. Тогда поставьте вариться вот это, — я передала Гриде заготовленную толику дурман-травы, — а я скоро вернусь.
От дома скорняка я прямиком побежала к Ираху. По моему виду он все понял с полуслова.
— Идем? Я готов.
Я кивнула и посмотрела на него с благодарностью, заметив на себе косой, недобрый взгляд трактирщицы Руны.
Ираха я попросила пойти к Гиллю первым — мудрый, рассудительный мужчина куда лучше меня сможет успокоить целое сборище взволнованных женщин. Сама же отправилась к Хакону в надежде, что он успел выполнить мой заказ.
— Илва, — кузнец встретил меня на пороге широкой белозубой улыбкой. — А я уж думал, ты обо мне забыла.
— Как я могла забыть? — я ступила в жаркую кузницу. — Получилось?
Сияющий гордостью Хакон повернулся к полкам с разложенными инструментами и через мгновение подал мне сияющий новизной и свежей полировкой нож — в точности такого размера и формы, какой был нарисован на картинке.