Летние дни в замке Оберн
Шрифт:
агонии, но и приглушенные голоса женщин, собравшихся там и что-то обсуждавших. Я
стояла в коридоре и слушала, пытаясь понять, кто внутри и что за беда. Я уловила голос
Гизельды, четкий и уверенный, и ответ юной девочки. Затем крики возобновились.
Немного поколебавшись, я распахнула дверь и вошла.
Несколько секунд хватило, чтобы охватить всю картину: беременная юная женщина
распласталась на кровати, рыдая и крича; Гизельда склонилась над ее животом,
как движется ребенок; две испуганные молодые служанки рядом кипятили воду. Одна
была ученицей Гизельды, и от нее должно быть больше толку, подумала я с внезапным
презрением. Другую девушку я не узнала – служанка с кухни, возможно.
Гизельда подняла на меня пронзительный взгляд:
– Леди Кориэль! Что вы делаете!..
Я махнула рукой, заставляя ее замолчать.
– Я не могла заснуть. И услышала крик этой женщины...
107
108
Рука Гизельды слегка надавила на тело девушки, и та опять закричала.
– Ребенок лежит неправильно, и перевернуть его не получается. Надо ее разрезать, но я
не могу ее успокоить. Попробовала связать, но она уже разорвала одну веревку. Мы можем
потерять их обоих.
– Позволь мне помочь, – предложила я. – Я присутствовала при сотне родов.
– Если леди Грета узнает, где вы были...
– Она не узнает. Вернусь через десять минут. Мне нужно взять мои лекарства.
Гизельда снова запротестовала, но неубедительно. Даже она знала, что помощь ей бы
пригодилась. Я помчалась в свою комнату, взяла сумку и побежала назад по коридорам. У
меня сбилось дыхание, когда я вернулась в комнату служанки, откуда по всему коридору
разносились новые стоны боли.
– У меня есть корень крепня, – сообщила я, вбегая. – Начнем с него.
То была ужасная ночь для всех нас – для страдающей девушки, терзаемой болью; для
изможденной старой знахарки; для помощниц; для меня. Я говорила, что присутствовала
при сотне родов, но эти были самыми тяжелыми. Мы продолжали давать роженице корень
крепня, все больше и больше, так как она не реагировала на него, плача и проклиная с той
же сумасшедшей силой. А затем неожиданно, между одним криком и следующим, она вся
обмякла и затихла.
– Нет – слишком много – ох, святые небеса... – забормотала Гизельда.
– У меня есть женьшеница, – заторопилась я, уже отмеривая ее. – Она поможет ей
прийти в себя.
Со временем я нашла правильное соотношение лекарств, пока Гизельда и ее
помощницы работали над раздутым телом девушки. Роженица наконец-то затихла,
похожая на дитя, издавая время от времени лишь тихие, похожие на икоту, стоны, но
никаких больше леденящих
приняла ребенка: хилого, рассерженного, вопящего мальчика, покрытого кровью и слизью.
– Быстро... полотенца... – скомандовала она, и ее помощницы обтерли малыша, пока
Гизельда заканчивала свою работу с матерью. Я ей помогала, так что поначалу не могла
уделить времени ребенку. Но знахарка о нем не забыла; заботясь о матери и вытирая
кровь, она задавала вопросы о его ручках, ножках и цвете кожи. Все ответы, казалось, ее
устраивали, и мы могли сказать по нестихающему крику, что по крайней мере его легкие
были совершенно здоровы.
Когда большая часть беспорядка была убрана, Гизельда подошла к матери и похлопала
ее по щекам.
– Тиаца! Слышишь меня? Тиаца, у тебя красивый сильный мальчик.
Тиаца? Где я раньше слышала это имя?
Мать не ответила, только простонала и повернула голову прочь от настойчивых рук
Гизельды.
– Слышишь меня, девочка? Мальчик, и он выглядит здоровым и сильным.
Тиаца пробормотала что-то малопонятное, а затем заплакала.
– Вовсе нет, – спокойно возразила Гизельда. – Тебе нужно быть хорошей девочкой и
делать, что будет сказано.
Что бы это ни значило. Я оставила Гизельду с роженицей и отошла к помощницам,
заворачивающим новорожденного в кусок белого хлопка. Младенец на какое-то время
затих, поэтому я подумала, что, возможно, захочу его подержать.
– Можно я посмотрю на него? – спросила я, заглядывая через плечо незнакомой
служанки.
– Он будет похож на своего папу, этот малыш, – сказала она и передала мне ребенка.
Сначала я заметила лишь то, что его глаза открыты и он как будто уставился на что-то у
меня над плечом. Но потом разглядела на его голове самые лучшие рыжие кудряшки,
какие мне только доводилось видеть.
108
109
– Похож на своего папу?.. – повторила я, безотчетно качая малютку у своей груди. – А
кто это?
Никто не ответил, хотя обе помощницы многозначительно посмотрели на меня, и даже
Гизельда бросила взгляд от кровати. Все моментально сложилось в цельную картину.
Рыжий мальчик – ребенок рыжеволосого мужчины. Тиаца, о которой Элисандра
спрашивала в первый день по возвращении из Мелидона.
На моих руках лежал незаконнорожденный сын принца Обернского.
Я провела в комнате Тиацы еще полчаса, помогая Гизельде убраться и следя за
действием лекарств, которые использовала. Молодая мать теперь спала, устав после родов