Лето, в котором нас не будет
Шрифт:
— Безмерно рада видеть тебя в добром здравии, дорогой кузен!
— Рад видеть тебя, сестричка! — наглый глист оказался ещё и отличным актёром. — С днём рождения! Благодарю за беспокойство, всё хорошо! Молитвами малье Сиоры, моей доброй благодетельницы!
Подхалим и сволочь! Искорки в хитрых серых глазах. А я вспоминаю, как мучал он меня в прошлом году за ту шутку с горшком, и едва сдерживаюсь, чтобы не метнуть в него блюдце.
— Сестричка, как мило было с твоей стороны заглянуть к нам!
От этого обращения сводит зубы, и ведь глист явно делает это назло. До самой последней секунды я надеялась, что Аннет ошиблась.
— Ты же знаешь, я предпочитаю просто обращение по имени! — шиплю я. — Что ж, малье Сиора, спасибо за чай, но меня ждут дома…
— Раз уж ты зашла, милая, передай родителям от меня давно обещанный лосьон от подагры! — оживилась жаба-соседка. — У меня целый короб прекрасных самодельных снадобий, есть слабительное и мягкое снотворное… Не доверяю я этим целителям, солнышко. Мало ли чему они там в своих лицеях да колледжах повыучивались, после смерти Лауриса магицина идёт под откос. Разве что новое поколение остановит её стремительное падение! — она кокетливо улыбнулась "кузену", а тот ухмыльнулся, вызывая острое желание запихать ему же в рот нечищенный корень имбиря. — Эймери тебя проводит, верно, дорогой? Знаю-знаю о твоей аллергии, дорогой мой мальчик, но в дом можно и не заходить, тем не менее, девочка не должна носить тяжести!
— Разумеется, малье Сиора! — патетически проговорил мерзкий глист. Честно говоря, я бы ему в плане тяжестей не доверяла: того и гляди переломится пополам. Последний жест "кузена" и вовсе убил — он вдруг склонился над пожилой дамой, довольной, как распластавшаяся на солнце ящерица, и поцеловал ей руку.
Меня чуть не стошнило.
К сожалению, попытки уговорить малье "не утруждать несчастного мальчика" ни к чему не привели — проще было голыми руками на пару метров передвинуть особняк Флорисов. Платье мое, надёжно упакованное в узел, ещё не высохло, расчёсывать волосы хозяйскими гребнями не хотелось, и на свет я вышла пугало пугалом: дурацкое платье, лохматые космы, букет слегка повядших лилий в руках. И верный оруженосец, тощий глист с саквояжем, полным самодельного слабительного и всяких средств от натоптышей за спиной. Мальёк Сиора явно перевернулся в гробу, да не один раз… Первые несколько минут мы шли молча, я прокручивала в голове фантазии о том, как оглушаю мерзавца и бутылёк за бутыльком вливаю в него всё, что насовала мне малье Сиора. Погрузившись в эти восхитительные фантазии, я не заметила, как Эймери нагнал меня и пошёл рядом, так, будто имеет на это право. Молчание тоже первым нарушил он.
— Не говори родителям, что встретила меня, ладно?
— Не твоё дело, что мне им говорить, понял?! — мигом вызверилась я, а он примирительно поднял саквояжик со снадобьями.
— Мне нравится этот дом, да и милейшая старушка ожила, теперь ей есть о ком заботиться, дети-то и внуки её совсем не навещают. А если ты расскажешь, меня, возможно, денут куда-нибудь ещё. Всё ради тебя, о твоём же покое заботятся мамочка
— Сколько тебе лет? — я остановилась и развернулась. Да, он действительно вытянулся и стал более… В общем, на глиста уже не очень-то походил. И даже, наверное, уже удаляет волосы с лица, если присмотреться, хотя присматриваться, конечно же, не хотелось. Чёрные волосы спускались чуть ниже плеч.
У отца волосы тоже тёмные, но при этом между ними — никакого сходства. Как у породистого скакуна — и дворового щенка.
— Семнадцать.
— Ты уже не ребёнок. И рабство в Айване двести лет как отменили. Кто тебя может куда-то там "деть"? Иди, работай, зарабатывай себе на жизнь. Уезжай в Флоттершайн или куда-нибудь ещё. На юг. Думаю, отец с радостью тебе поможет, тратит же он сейчас на содержание тебя свои деньги!
— И этим безумно раздражает свою маленькую жадную Хортенс, — протянул парень, беззастенчиво меня разглядывая. Невольно я протянула руку ко рту и смахнула ещё пару гипотетических крошек. — А ты не думала, что это не твоё дело, сестрёнка?
— Не зови меня так! — прошипела я. — Никакая я тебе не сестрёнка. Что за бред?!
— Не мог же твой отец сказать, что я никто, и он отсылает меня из-за излишне любопытной и впечатлительной тебя. Пришлось слегка приврать. Ты же не хочешь выставить своего отца в дурном свете перед соседями, малявка?
— Не неси чушь и не смей меня так называть! И не смей в таком тоне говорить о моём отце! То, что твоя мать была женщиной с низкими моральными принц…
Он вдруг ухватил меня за локоть и толкнул назад, прижимая спиной к стволу какого-то дерева. Не больно, но неожиданно, я невольно охнула и замолчала.
— Не надо говорить о том, в чём ты совершенно не разбираешься, малявка Хортенс.
— Ты сам захотел поговорить! — ненавижу. Ненавижу так сильно, что хочется лупить его по лицу, да хоть теми же водяными лилиями, всё равно они уже выглядят, как мочалки. — Сам-то ты в чём разбираешься? В том, как подбрасывать людям червей в еду?
Он всё ещё держал меня за предплечье, на удивление осторожно, но при этом в его по-паучьему длинных и тонких пальцах чувствовалась сила, и это бесило ещё больше. Хотелось переломать их по одному, как сухие ветки.
— У моей матери была непростая жизнь, но она была хорошая женщина, — неожиданно глухо сказал Эймери. — Хорошая. Единственный близкий мне человек. И тот цветок, что вы с подружкой разбили, смеясь, подарила мне она. Единственная оставшаяся от неё память. Была. Я понимаю, что вы всего лишь глупые избалованные дети, но это не означает, что можно безнаказанно уничтожать всё, что под руку подвернётся. Наверное, я был неправ, когда попробовал говорить с тобой на твоём языке. С такими, как ты, вообще говорить не нужно.
Я молчала, растерянная неожиданной глубиной его слов, его голоса. Какое-то неприятное чувство кольнуло изнутри, но мне не хотелось разбираться в том, что это за чувство, довольно новое для меня ощущение неловкости. Почти что как тогда, когда я сожгла яблочного червя.
Стыд.
Эймери отступил, пропуская меня, и я пошла дальше, но не к дому напрямую, а к пруду. Здесь по-прежнему было тихо и пусто. Чуть помедлив, я выбросила лилии, толку от них уже никакого не было. Внутренняя неловкость только усилилась, и я снова стала злиться, хотя вроде как было не на кого. Эймери проследовал за мной, и мы остановились на берегу, у самой кромки воды.