Летучий корабль
Шрифт:
— Трудно сказать. Я был довольно далеко отсюда и… просто почувствовал, что что-то не так, — наклоняется и целует меня в макушку, вздыхает, — конечно, ты скажешь, что все было не так… Я не могу тебе объяснить, просто как-то сразу понял, что с тобой вот-вот что-то произойдет. И повернул назад. И был уверен, что уже не успею, хотя мне и в голову не могло прийти, что ты можешь высадить решетку.
– А разве следящих чар не было? — я не могу поверить, что он так просто вчера оставил меня, даже не наложив следящее заклятие.
– Были, — признается он. —
Он будто бы о чем-то вспоминает и мгновенно оказывается у ограждения балкона, вглядываясь куда-то вниз.
– Твинки! Твинки, черт тебя побери!
И она незамедлительно материализуется перед своим грозным хозяином — огромные перепуганные глазищи, крохотная юбочка, маечка. Такой вот пляжный вариант домашнего эльфа.
– Твинки, где катер?
– Хозяин сам вчера оставил его напротив лестницы, — начинает быстро-быстро тараторить она. — Хозяин оставил маггловскую машину, а сам приплыл по воде. Твинки ничего не может сделать с неживым кораблем, хозяин, Твинки не умеет…
Пират некоторое время смотрит на нее непонимающе.
– Северус, я же говорю, ты вчера был совершенно мокрый, — я решаю все же прийти на помощь, так как, похоже, вчерашний день не оставил господину капитану связных воспоминаний.
– Понятно, — наконец, говорит он. — Твинки, ты можешь идти, ты ни в чем не виновата. Я знаю, что тебе не управиться с катером.
И эльфийка, облегченно вздохнув, исчезает.
– Значит, я бросил катер напротив лестницы, потому что если бы я поставил его на стоянку, то уже не успел бы. Так было быстрее.
Сейчас он смотрит прямо на меня, его темные глаза словно притягивают — я не могу отвести взгляд.
– А ты бы прыгнул?
– Да.
И я, сам не зная почему, поднимаюсь с кресла и делаю шаг к нему, а он, не произнося больше ни слова, резко и порывисто обнимает меня, прижимая к себе, так что мне вновь кажется, что вот-вот — и у меня затрещат ребра.
– Глупый… Что бы ни было… Это всего лишь тело… Разве так можно?
Я не могу, да и не хочу ничего отвечать ему, просто утыкаюсь носом ему в шею, вдыхая его запах — легкий аромат его туалетной воды с небольшой горчинкой, солнце, морская соль и почему-то травы… лаванда. Вполне возможно, что он действительно не понимает… только тело. У него какие-то свои понятия о жизни. А он тем временем чуть отстраняется, снимает с меня очки и долго-долго вглядывается мне в глаза. А потом целует — неспешно, прихватывая губами ресницы, проводя кончиком языка по краям век.
– У тебя глаза такие испуганные… Чего ты так боишься?
– Знаешь, я совершенно не понимаю, что со мной происходит, — признаюсь я, а сам продолжаю смотреть на него, не отрываясь. — Я гей, да?
Он чуть улыбается. Как будто всегда хотел, чтобы я смотрел только на него.
– Почему? Совершенно необязательно.
Мне кажется, он просто издевается надо мной.
– Но как же тогда? Северус, я не понимаю. Вообще ничего. А как же Джинни? Получается, что я кидался
– Что хотел того, о чем не мог даже подумать?
– Но про себя ты же знал? Я бы и про тебя никогда не подумал, что ты, ну…, — ох, как же мне неловко говорить с ним об этом, но ведь кроме него мне никто не ответит на эти вопросы.
– Что я знал про себя, Гарри?
Он чуть придерживает меня за талию, но сейчас в том, как он дотрагивается до меня, нет того ослепляющего желания, которое еще совсем недавно стекало с его пальцев, проникая мне глубоко под кожу. Это просто какой-то человеческий контакт, да, близость, но теперь она совсем иная. И у меня получается договорить то, что я начал.
– Понимаешь, я бы никогда не подумал про тебя, что ты гей, если бы не те колдографии в газетах.
– Разглядывал колдографии? — улыбается. Опять доволен.
– Мне по работе приходилось, — я, конечно, немного лукавлю. Не только по долгу службы я их разглядывал.
– Я бы и сам про себя не подумал, — неожиданно признается он. — По молодости, конечно, всякое случалось…
Ох, правильно я вчера решил, что в слизеринских спальнях творилось черт знает что…
– Честно говоря, потом я действительно довольно долго был влюблен в твою маму.
– Значит, не все было неправда? Твои воспоминания, они не были поддельными?
– Для тебя это до сих пор так важно?
Его пальцы проводят линию от моего виска к подбородку, да, он намеренно не прекращает касаться меня. Чтобы я не мог закрыться и продолжал говорить с ним. И не сводил с него глаз. Я теперь уже и не знаю, важно или нет, на самом деле все это было так давно… Но вот про маму… я почему-то хотел бы знать. Меня как-то не удивляет, что она могла ему нравиться. А вот сейчас мы с ним любовники. Мне перестает казаться, что это как-то взаимосвязано. Похоже, он со мной в этом согласен.
– Они не могли быть совсем уж поддельными. Все дело было в тебе. Как ты думаешь, что случилось бы с Дамблдором, расскажи я ему, что предмет моей страсти далеко не Лили Поттер? Боюсь, старик бы не дожил до того момента, когда мое заклятие сбросило его с Башни Астрономии. А что было бы с тобой, если бы ты увидел настоящие?
Вначале мне кажется странным, что он так легко говорит об этом, но потом я осознаю, что на самом деле все это было настолько давно… И стало не столь важным даже и для меня. Потому что с тех пор со мной столько всего случилось. Да и ним тоже.
– Просто в какой-то момент я понял, что мне нравишься ты. Что ты там мне вчера говорил? Мальчишка, которого все прочили в герои? Ты был какой-то трогательный, уязвимый, абсолютно беззащитный… И я знал, что Дамблдор хладнокровно планирует твою смерть. Улыбается, растит тебя у себя под крылом. Я не понимал, как такое возможно. Вначале я уверял себя, что это просто жалость…
И в тот момент я впервые осознанно, уже при свете дня, несмело кладу руки ему на плечи — моя первая попытка обнять его. Где-то в глубине его глаз словно зарождается тепло.