Летучий корабль
Шрифт:
И я впервые сам завожу мотор и вывожу катер из бухты.
Пещеры, галечные и песчаные пляжи, острова, иногда всего несколько шагов в длину и ширину, где нет никого кроме нас с ним и чаек. И так как чайки явно в большинстве, они косятся на нас янтарными глазами с некоторым подозрением, но, видя кусочки хлеба у нас в руках, подходят совсем близко, чуть склоняя голову набок, неуловимо напоминая этим птичьим жестом стоящего рядом со мной пиратского капитана.
И еще в этих днях очень много желания, страсти, секса — я так и не решусь назвать то, что происходит между мной и Северусом, тем простым и емким словом, которое само собой приходит ко мне уже в Лондоне, когда я не знаю, куда мне деваться от ненависти и презрения к этому человеку, но бьюсь,
Однажды ночью он будит меня, — зажигает свечу, я моргаю со сна, смотрю на него и не могу понять, зачем он прогнал эту спокойную уютную темноту. А в его глазах какая-то совершенно незнакомая мне тревога, он вглядывается в мое лицо и спрашивает:
– Тебе что-то приснилось?
– Я не помню. А что…
– Ты мечешься по кровати, кричишь. Что с тобой?
– А, — я сонно улыбаюсь. Даже не думал, что подобная ерунда может напугать его. — Это еще со школы, не обращай внимания. Мне часто что-то снится, а потом я ничего не помню. Рон тоже всегда меня будил.
– Ну, хорошо, — он задувает свечу и обнимает меня. Не думаю, что ему понравилось упоминание о Роне Уизли в его спальне. Молчит, наверное, пару минут, и вдруг неожиданно признается: — Знаешь, для меня вообще непривычно, что…
Да, я охотно верю, что для него засыпать и просыпаться с кем-то рядом — совершенно незнакомое чувство. Он одинокий хищник, мне кажется, таким, как он, не свойственно подпускать кого бы то ни было так близко к себе, как оказался сейчас я.
– Ты никогда не спал ни с кем так, как сейчас со мной?
– Наверное, нет. И даже не предполагал, что это может мне понравиться,— его пальцы ловят мои и больше не отпускают. — Как ты сопишь во сне, как ты пахнешь, как мгновенно засыпаешь на полуслове, как не любишь вставать…
Странно, что он вообще говорил со мной об этом, потому что … черт, потому что такого не говорят тем, с кем собираются провести несколько дней, а потом выбросить из своей жизни навсегда. И когда я об этом думаю, я всегда упираюсь в одну и ту же стену, упираюсь, потому что если я посмею додумать, то стена неминуемо обрушится и погребет меня под обломками. Что если он действительно не хотел потерять меня? На что он надеялся? У меня нет ответа. Просто чтоб вот так быть вместе, говорить друг другу всякие глупости, отводить пряди волос со лба, пробегать пальцами по лицу, прочерчивая линию бровей… для этого нужна целая вечность, огромное и бескрайнее навсегда, которого нам никто не обещал.
– Пойдем, я хоть дом тебе покажу, — говорит он как-то утром за завтраком, мы переглядываемся и смеемся, потому что вдруг понимаем, что кроме спальни, террасы и гостиной я не видел практически ничего в довольно просторном доме лорда Довилля.
– Ну, главное я все-таки видел…
– Главное в доме, это не обязательно спальня, мистер Поттер.
– Да? — я пытаюсь изобразить удивление. — Я бы никогда не подумал, особенно в твоем случае…
Я бы вообще никогда не подумал, что он такой, каким я видел его тогда. Мне даже поначалу бывало страшно, казалось, что его безудержная нежность со мной просто не может быть правдой, что то необузданное, жестокое, что всегда присутствовало в нем, когда-нибудь все же вырвется на свободу. Я все ожидал какой-нибудь дикой выходки с его стороны. Но этого никогда не происходило. Он боялся напугать меня? Дорожил мной?
Так что в тот день мы, вопреки уже установившейся традиции, не отправляемся сразу же на пристань, а вновь поднимаемся наверх, проходим по коридору, минуем пару дверей — за ними располагаются спальни для
– Не ожидал? — насмешливо спрашивает пиратский капитан, приглашая меня все же войти внутрь.
– Если честно, нет, — говорю я, — мне казалось, у тебя должна быть, ну, такая мрачная обитель. Камни, подвалы, по крайней мере, что-то строгое. А тут…
– Попугаев не хватает, — откликается он.
Я, продолжая озираться, словно на экскурсии, делаю несколько шагов вглубь кабинета и вновь застываю, пораженный открывшимся мне зрелищем — нет, конечно, здесь множество книг, но они вовсе не мрачные, более того, многие из них оказываются красочными маггловскими альбомами. И повсюду корабли… Маленькие и большие, из металла, дерева, слоновой кости — модели, словно собранные со всего мира.
– Северус, откуда они у тебя?
Он стоит позади меня, положив обе руки мне на плечи.
– Так, покупал по всему миру. Мне нравится. Это началось очень давно, еще во время войны. Или ты думаешь, что заспиртованный водяной черт — это все, что может украсить мой интерьер?
– Да, и банка с сушеными тараканами, — я вспоминаю наши нелепые уроки на пятом курсе.
– Разве что для тебя стоило припасти…
– Ты же не думал, что я здесь окажусь.
– Нет, не думал, хотя…очень хотелось.
Он открывает дверцы ближайшего к нам шкафа и достает оттуда один из корабликов… да, это он — трехмачтовый фрегат с черными парусами, такой же, как и его Корабль. Модель настолько точная, что в окошках нижней палубы я ясно различаю жерла пушек. Канаты, снасти, не хватает только фигурок, изображающих людей.
– Северус, а Корабль, он…, — я не договариваю свой вопрос до конца, и это хорошо, потому что еще чуть-чуть, и я выдал бы свою тайну, нет, не только свою, нашу — мою и Корабля.
– Обычный маггловский фрегат, Гарри, отцовское наследство. А что?
Неужели это возможно? Неужели такой маг, как он, не ощущает струящееся волшебство, скрытую под деревянной обшивкой жизнь, дыхание Корабля? И хорошо, что в тот момент у меня хватило ума не выболтать того, что я знаю, потому что ни к чему хорошему это бы точно не привело. А уж состоять при пиратах корабельным магом я точно не планировал.
Мы неспешно идем вдоль шкафов, я рассматриваю кораблики, а Северус рассказывает мне, откуда они и как называется каждый из них — он привозил их изо всех стран, где ему удавалось побывать. А когда мы добираемся до последнего из шкафов, я чувствую, как мое сердце замирает, чтобы потом стремительно ухнуть вниз: там, на полке, прямо на уровне моих глаз, несколько шкатулок темного дерева с украшающими их фигурками, вырезанными из слоновой кости. И в их ряду отсутствует одна, предпоследняя, та, что некогда так удобно ложилась мне в ладонь. Та, с которой я не хотел расставаться, несмотря на предупреждение и угрозу, что она несла в себе: «Не вижу ничего дурного, не слышу ничего дурного, не говорю ничего дурного»… Я поднимаю глаза на пирата: