Левиафан
Шрифт:
Сантьяго хотел что-то сказать, но, похоже, быстро передумал и снова промокнул лоб.
Мэтью подумал, что стоило провести пару ночей так, чтобы свести их истории воедино. Возможно, они не совсем совпадали, но Сантьяго было нечего этому противопоставить. Ведь других свидетелей у него не было. Сантьяго был разгневан и, несомненно, испытывал подозрения, хотя все это и было бесполезно. Зачем им лгать?
Мэтью не знал, разумна ли его следующая реплика, но, глядя на разочарованного Сантьяго, после всего, через что они прошли, он не смог молчать.
— Надеюсь, вы помните о нашем соглашении, — сказал он. — Независимо от того,
Сантьяго какое-то время переводил взгляд с одного неудачника на другого, словно пытаясь оценить правдивость их слов. Затем он уставился остекленевшим взглядом в лицо Мэтью, поджал губы и сказал:
— Я не помню такого соглашения.
Глава тридцатая
На следующий день после чудовищной лжи и оскорбления его интеллекта Мэтью стоял в комнате, прежде принадлежавшей Профессору Фэллу в тюрьме. Этим утром, встав с койки, он все еще был настолько зол, что даже швырнул в стену одну из изящно расписанных глиняных чашек, которые подарили дамы из благотворительного общества.
Мэтью был в отчаянии и даже не удосужился собрать осколки, когда волна гнева слегка поутихла.
Будь проклят губернатор!
Мэтью кипел от злости. Этот осел лгал прямо им в лицо, прямо в лицо Камилле! Когда Камилла напомнила ему, что присутствовала за обеденным столом при заключении соглашения, Сантьяго лишь слегка улыбнулся и снова сказал, что не помнит никакого соглашения и совершенно уверен, что и она не могла его слышать.
Затем он сел в свой роскошный экипаж, кучер злорадно ухмыльнулся, пусть и не понимал ни слова по-английски, и повез Сантьяго в особняк.
Что ж… по крайней мере, у испанцев не будет демонического зеркала для осуществления своих грязных планов! Можно было надеяться, что испанское правительство разжалует Сантьяго за этот провал и отправит его воевать куда-нибудь в Пруссию. Мэтью считал, что нет места хуже в этом мире.
Будь проклят губернатор!..
Мэтью и сам не понял, зачем забрел сюда, в бывшие покои Профессора. Здесь все было так, как оставил Фэлл: койка, застеленная покрывалом в зелено-голубую полоску, перьевая подушка, обтянутая голубым бархатом, комод, маленький письменный столик с плетеным креслом перед ним и мольберт, напротив которого стояло второе кресло. На мольберте покоилась последняя работа Профессора — акварель с изображением морской раковины, написанная в оттенках морской зелени и синевы с легкой примесью коричневого.
Мэтью сел на койку. По ощущениям она была удобнее его собственной, потому что Профессор неплохо зарабатывал на своих работах.
Сможет ли Мэтью когда-нибудь уехать из Альгеро и вернуться в Нью-Йорк? Как долго Берри будет ждать его? Ответы на эти вопросы ускользали от Мэтью. Это были проблемы, которые он не мог решить, и он чувствовал себя беспомощнее, чем когда-либо.
Будь проклят губернатор!
Мэтью казалось, что нечто важное подходит к концу. Все, что он пережил — его первый опыт решения проблем с покойным магистратом Айзеком Вудвордом; дело Королевы Бедлама;
Мэтью казалось, что в ближайшее время он никуда не поедет.
На ум приходило множество людей. Он вспоминал крепко сбитую непристойную Полли Блоссом, огромного освобожденного раба Зеда, пытавшегося доплыть домой в Африку, измученного индейца Уокера, обреченных мать и дочь Фейт и Ларк, решительного и неудержимого Тома Бондла. Он помнил храброго капитана Фалько, язвительную Пандору Прискитт, крепкого Магнуса Малдуна, который из неотесанного мужлана превратился в славного джентльмена, Рори Кина, загадочного Лорда Паффери, изуродованную психически Элизабет Маллой, ставшую Дикаркой Лиззи, Гидеона Лэнсера, шерифа Уистлер-Грин, короля Фавора, правителя Голгофы, который хотел самого лучшего для своих подданных…
… Страницы разума раскрывались все на новых и новых именах.
Что-то подходит к концу, — думал Мэтью.
Но что? Надежда когда-нибудь снова увидеть Берри?
Будь проклят…
Что это? — прервал Мэтью мысленный поток ругательств.
В углу, среди нескольких работ, которые написал Профессор, лежала та, которую он еще не продал и никому не подарил. Что-то заставило Мэтью встать и взять холст размером примерно десять на десять дюймов.
Разумеется, это была акварель. Излюбленный жанр Профессора. Она была выполнена в мягких зеленых и голубых тонах, и в ней было столько же неба, сколько и моря. Это была картина с изображением летучих рыб… стайка из восьми рыб, поднимающихся из волн с зелеными прожилками, сверкающих на солнце, скользящих к солнечному берегу Сардинии, но обреченных вернуться в море, которое их взрастило и защищало.
В правом нижнем углу было очень мелкими буквами написано имя: Дантон.
Глядя на эту работу, Мэтью подумал, что, если у рыбы хватило смелости и сил, чтобы отправиться в этот неопределенный мир с надеждой вернуться… то и человеку нельзя терять надежду на возвращение домой. Это может занять время, но Мэтью никогда не откажется от попыток вернуться к Берри… никогда. Даже если он состарится и ослабеет к моменту своего возвращения.
Никогда.
Он понял, что работа была подписана не императором преступного мира, а просто человеком науки и искусства, который позволил себе короткое время пожить мирной жизнью. Мэтью взял рисунок с собой на память как источник вдохновения. Прежде чем закрыть дверь и в последний раз попрощаться с Профессором, Мэтью понял, что каким-то образом старик стал ему другом.