Левиафан
Шрифт:
Хадсону оставалось только пожать плечами.
— Я думаю, это все равно, что гнаться за диким ослом, но воля ваша. Меня гораздо меньше волнует демоническое зеркало, чем те, кто наблюдает за нами из леса. Они, должно быть, верят, что это зеркало настоящее, иначе не ждали бы, что мы приведем их к Бразио Валериани.
— Причем, он может действительно скрываться под именем Бразио Наскосто, а может, и нет, — напомнил Арканджело.
— Но если это и правда он, то он проделал долгий путь от дома своего отца в Салерно, — нахмурился Хадсон.
Мэтью наблюдал за тем, как священник медленно попивает чай, сидя у огня. Сейчас у него
— Возможно, вы не захотите говорить об этом, но все же позволю себе спросить: как вы потеряли глаз?
— О, как раз об этом я могу говорить. Я даже больше не скучаю по нему. Это было очень давно. Я, кажется, упоминал о том, что осколок или обломок может нанести непоправимый ущерб. Полагаю, мне повезло, что я тогда не погиб. — Он слегка улыбнулся. — Так или иначе, после этого я стоял на коленях и молился Богу так неистово, как не мог бы ни один шестнадцатилетний парень. Это я вам точно могу сказать.
— Вы упоминали, что были юнгой.
— На нескольких кораблях, что курсировали между Венецией и Портсмутом. Возили пряности. Вы, англичане, обожаете перец, ваниль, шафран, чеснок, гвоздику и многое другое.
— Я всегда с удовольствием добавляю щепотку перца в свой суп, — пожал плечами Хадсон.
Мэтью усмехнулся.
— Когда я в последний раз пробовал твой суп, у меня чуть голову не снесло, — буркнул он и снова сосредоточился на священнике. — Вы попали в кораблекрушение?
— Мы угодили во владения дьявола. Я на своем опыте узнал, что штормы в Венецианском заливе порой бывают ужасающими. Особенно там, где залив мелеет и медленно переходит в болото. То было мое четвертое путешествие. У нас был молодой английский капитан. Кажется, он был родом из Фолкстона. Он не очень хорошо знал и эти воды, и эту погоду. Нас снесло с огромной скоростью, а мы пытались управлять парусами. Мы сели на мель к югу от Левиафана. Это старый римский маяк, но во время того шторма огонь погас, так что мы совсем ничего не видели.
Арканджело поморщился от воспоминаний и некоторое время помолчал, прежде чем продолжить.
— Я молился. Говорил, что, если выживу, отдам жизнь в руки Бога. Волны подбрасывали и кидали вниз, паруса рвались в клочья, а потом нос корабля ударился о скалы. Не знаю, с какой скоростью мы шли, но, казалось, передняя часть корабля просто взорвалась. Глаз мне выбило летящим обломком. У меня остались и другие шрамы с того крушения, просто некоторые из них не видны. — Он сделал еще одну паузу, чтобы отпить чаю, словно укрепляя свой дух. — На том судне были трудолюбивые, хорошие и честные люди, — сказал он. — Большинство из них утонули. Я вцепился в дверь камбуза и добрался до берега. Мы были так близко от него… Как сейчас помню название корабля — «Дар небес». — Он грустно усмехнулся, допил остатки чая в чашке, пожал плечами и сказал: — С другой стороны… что тебе в имени моем?
Вскоре опустилась ночь.
В комнату принесли еду: сушеную ветчину, сушеные сардины (от которых Мэтью решил отказаться), немного яблок и инжира, а также еще одну порцию чая.
Взяв с собой одну из масляных ламп, которые принесли из повозки, Камилла поела в другой комнате. Очевидно, она считала, что и так раскрыла слишком много, и не хотела потчевать любопытных
Когда огонь превратился в угли, все улеглись спать.
Уже через час Хадсон встал с места, которое выбрал на полу, взял слабо светящую лампу и тихо вышел из комнаты. Он поднялся по лестнице так же бесшумно и вошел в помещение, выходящее окнами на дорогу, ведущую на юг, откуда они приехали. Эта комната раньше была спальней… хотя одному Богу известно, сколько времени здесь уже никто не спал. К ней примыкал небольшой балкон, двойные двери которого сохранились в целости, хотя некоторые стекла были разбиты.
Хадсон еще раз прикрутил фитиль лампы, водрузил ее на стол, открыл двери и вышел наружу. Воздух после дождя стал прохладнее. Облака рассеялись. Над головой сияли звезды, демонстрируя небесное великолепие. Но звезды не интересовали Хадсона Грейтхауза — его взгляд был сосредоточен на лесе с южной стороны. Он ждал и наблюдал.
Никаких тревожных признаков не было.
Впрочем, это не имело значения: он знал, что они где-то там. Наверняка скоро они появятся.
Вдруг Хадсон почувствовал, что кто-то стоит прямо у него за спиной.
— Огня нет? — спросила Камилла. Ее голос звучал не громче тихого шелеста горящего фитиля.
Хадсон покачал головой. Повернувшись, он обнаружил Камиллу очень близко, двигаясь неслышно, как призрак. В ее зеленых глазах, устремленных прямо на него, Хадсон видел сияние звезд.
— Кажется, теперь есть, — таким же приглушенным голосом ответил он.
Кто кого поцеловал? Важно ли это?
Хадсон просто знал, что их губы соприкоснулись, и его сердце забилось, как у юноши, впервые решившегося на авантюру.
Поцелуй затянулся. Они отстранились друг от друга… и снова встретились. У Хадсона кружилась голова, он словно попал в другой мир. Тонул в ее глазах и погружался в них все глубже. В тот момент, когда она была так близко и ее тепло проникало в его тело, Хадсон подумал, что за все свои многочисленные встречи с женщинами он никогда не испытывал такого чувства… желания быть как можно ближе к ней. Это одновременно манило и пугало его, как никогда в жизни.
Кто первым взял кого за руку и направился к кровати?
Камилла начала расстегивать рубашку Хадсона. Он нервничал и дрожал, как будто был совсем неопытным любовником.
— Я не брился, — тихо сказал он.
Этот очевидный комментарий вызвал улыбку на ярком зеленоглазом лице. Хадсон попытался ответить тем же и почувствовал, как немеют кончики его пальцев. Неужели он забыл, как это делать? Или же на лифе и юбке Камиллы были пуговицы и застежки, которые сами собой застегивались и расстегивались? В присутствии этой женщины он превращался в неуклюжего, почти бестолкового идиота.
Когда они раздели друг друга и легли в постель, Хадсон подумал, что гибкость и сила ее прекрасного тела заставят его быстро прийти в себя. Но она не собиралась позволить этому случиться.
Хадсон не привык к тому, что инициативу проявляет женщина. Он привык к грубому, быстрому проникновению. К завоеванию, которое иногда оставляло синяки — и на нем, и на женщине. Обычно женщина бывала жертвой в его руках. Здесь же все было иначе. Здесь не было и речи ни о завоевании, ни о жертве. Здесь было нечто совершенно другое, и он не был уверен, что ему это нравится.