Левиафан
Шрифт:
Хорошо, что Мэтью дал упряжке время отдохнуть, потому что остаток дня ему пришлось гнать и себя, и животных, не жалея сил. Серые, набухающие от дождя тучи все еще висели над головой, солнце светило тускло. Мэтью сидел на месте кучера, велев Профессору оставаться в повозке и заниматься чем угодно. Он не доверял ему поддерживать нужный темп, потому что верил, что мог сделать это только сам. И хотя он чувствовал сожаление к уставшим животным, он не мог позволить им остановиться и отдохнуть. К тому времени, как они доберутся до парома в Местре, они могут упасть
Времени оставалось в обрез. Мэтью чувствовал, как что-то постоянно царапает его по затылку. Хадсона и Камиллу могли уже замучить до смерти, но он не оставлял надежд найти их.
Было уже поздно, когда повозка подъехала к причалу парома. Над серой лагуной сияли золотые огни Венеции. Вода была неспокойной, ветер с юга усилился.
Заплатив пошлину, повозка съехала по пандусу на парусную баржу вместе с другой повозкой, перевозившей пиломатериалы. К ним присоединились два всадника, и вскоре паром отчалил.
Это была трудная поездка, и ни одна из лошадей не оценила непредсказуемые покачивания парома и брызги, попадавшие им в морды через окрашенный в красный цвет нос парома.
Когда паром пришвартовывали к пирсу в Венеции, худой, костлявый капитан с копной вьющихся седых волос и седой бородой до пояса обратился к пассажирам с объявлением на итальянском, которое Мэтью попытался понять, напрягая свои познания в латыни. Он смог уловить лишь, что из-за il tempo — непогоды? — il traghetto — сам паром — chiusura в un’ora. Мэтью расшифровал «один час», и ответом на итальянскую загадку, очевидно, было то, что из-за ухудшающейся погоды переправу на пароме закроют через час.
Мэтью усадил Профессора на скамью, а сам отправился по узким извилистым улочкам туда, где, как он помнил, находилась контора Менегетти. Бедные лошади почти выбились из сил. Если перегрузить их еще, у животных в любой момент может случиться сердечный приступ. По правде говоря, Мэтью был уверен, что так и будет.
Проехав по множеству мостов и каналов, Мэтью остановил повозку перед двухэтажным зданием, похожим на свадебный торт, на медной табличке у двери которого было написано «Meneghetti e Associati». Он не обращал внимания на сердитые крики возниц, следовавших за ним, поскольку повозка занимала большую часть улицы. Им придется объезжать.
— Здесь я тебя покину, — сказал Профессор.
— Делайте, что считаете нужным, — сухо ответил Мэтью.
— О, я так и сделаю! И я часто буду думать о тебе, как о молодом человеке, который считал себя таким умным и способным, что позволил злу этого мира погасить его свет. Не нужно пробуждать для этого демонов из зеркала, Мэтью… совсем не нужно.
Фэлл спустился на мостовую. Мэтью тоже спешился, его лицо озарилось гневом.
— Вы мне обязаны, — выпалил он.
— Я? Обязан тебе?
— За все то, через что заставили меня пройти. За эти ваши… угрозы, запугивания, ужасы… за все, что вы сделали этими чертовыми наркотиками с Берри и Хадсоном… за ту кровавую карточку… за мысли о том, что каждый раз, когда я выхожу из дома, за мной может следить ваш убийца. Да. Вы мне обязаны.
Профессор подошел к Мэтью вплотную, его янтарные глаза загорелись, а губы искривились
— Я заплатил сполна, — прошипел он, — я оставил тебя в живых.
С этими словами он повернулся и пошел в сторону гавани.
Мэтью остался один. Он больше не колебался. Войдя в здание, он обнаружил в вестибюле все ту же привлекательную молодую девушку, обмакивающую перо в чернильницу над одним из желтых счетов. Она посмотрела на него, убрала чернильницу и захлопала ресницами.
— Posso aiutarla, signore?[47]
— По-английски, пожалуйста, — сказал Мэтью. — Вино. Vino.
Но, начав говорить, он прошествовал мимо ее стола и открыл дверь, ведущую на лестницу. Она встала и запротестовала, но он уже поднялся и зашагал по коридору, выложенному сотней глазированных плиток, прямо к двери с надписью «O. Meneghetti». Мэтью вихрем ворвался в эту дверь. За ней его встретил загорелый состоятельный торговец вином в бежевом костюме, отделанном светло-голубым, в белой рубашке и белом галстуке с золотой булавкой в форме маленькой винной бутылки.
В кабинете все было по-прежнему: красно-золотой восточный ковер, огромный дубовый стол, книжный шкаф позади него, а на столе — стопка бумаг, увенчанная латунным пресс-папье в виде обезьянки, полированная чернильница с позолотой и подставка с тремя перьями, одно из которых он держал в правой руке, что-то помечая на толстой стопке бумаг. Рядом со столом стоял маленький столик с шестью графинами с красным и белым вином разных оттенков и четырьмя хрустальными бокалами. Торговец, сидевший в черном кожаном кресле с высокой спинкой и резными бараньими головами на подлокотниках, воскликнул: «Cos’e questo?»[48] — когда за Мэтью захлопнулась дверь.
— Che cosa vuole?[49] — в изумлении воскликнул Менегетти. Голубые глаза распахнулись в узнавании. — Англичанин! Вы!.. Что вы здесь делаете?
— Я пришел с визитом. — Мэтью пересек ковер и подошел к краю стола, когда Менегетти поднялся на ноги. — Садитесь, — сказал Мэтью, и это была отнюдь не просьба.
Менегетти сел. Не выступили ли у него внезапно капли пота на лбу и не заблестели ли кончики навощенных усов?
— Мне уже пора ехать домой, — сказал он, и это прозвучало почти жалобно. — Домой, — повторил он. — Я должен закончить кое-какие дела, а уже так поздно…
— Все ваши дела могут подождать.
Дверь внезапно открылась, и из коридора показалось перепуганное лицо помощницы. Она задала Менегетти вопрос, но, прежде чем он успел ответить, Мэтью сказал:
— Выгоните ее. Мы просто хотим спокойно поговорить о Скарамангах и Семействе…
— Стефания, мы с синьором будем говорить по-английски. Ты можешь идти, — торопливо сказал Менегетти. Девушка неуверенно помедлила, явно пытаясь оценить ситуацию, однако вскоре отступила за дверь.
В речи торговца Мэтью на основе познаний в латыни уловил слова «l’inglese» — «англичанин» — и «parleremo» — «поговорим». Он решил, что, если бы упоминание о Скарамангах или Семействе Скорпиона зашло бы дальше, бедная Стефания была бы мертва к утру. Вряд ли Менегетти хотел потерять эту хорошенькую помощницу.