Лейли и Меджнун
Шрифт:
Хотел я ведать счастье жизни с ним -
Но слезы страсти путь мой затопили,
Колючки бедствий душу мне пронзили".
И, написав отцу письмо в стихах,
Друзьям он передал его в слезах.
Я, увидав простор любви, схожу с разумного пути.
Мудрец! Увидев мой позор, не укоряй меня, прости!
Ты в горе ворот разорвешь, а я лишен одежд стыда.
Увы! Ведь
В пустынях диких буду жить - в обитель счастья не приду:
Зачем мне мрачный ад, когда лишь к свету я хочу идти!
Я разума приказ не чту, но не из прихоти пустой:
Любви-султану должен я покорность вечную блюсти.
Хоть вразумляют все меня, корят, хулят, но обо мне,
Как о царе земной любви, им спор приходится вести.
Молчи, аскет! Мне не забыть любовных мук, тоски по ней -
Не надо рая, гурий мне, - а ты, коль хочешь, к ним лети.
Мечтать мне сладко о кудрях, изогнутых, как лук, бровях,
Велик я, словно шах Хосров, - меня спеши превознести.
Стремится к славе человек - и я прославиться хочу:
Я славен пьянством [49] , Физули, я у безумия в сети.
Тот, кто в науке сведущ был любовной,
Закончив свой завет немногословный,
В пустыне поселился, как дикарь,
49
Здесь "пьянство" понимается иносказательно опьянение любовью.
Уйдя от всех, с кем близок был он встарь.
Как солнце, там бродил он одиноко,
Бродил бесцельно, забредал далеко.
О камни спотыкаясь, слезы лил,
Все камни он в рубины превратил.
Когда он плакал горькими слезами,
Окрестности он заливал ручьями.
Как туча горя, лил он слез дожди,
Он вздохи-молнии таил в груди.
Как бушевал дождя поток могучий!
Одна лишь капля из нависшей тучи
Пустыню залила б волной морской!
Когда б лишь искра молнии такой
Упала вдруг в бушующее море -
Оно бы высохло от вздохов горя..
Пустыня стоном полнилась глухим,
И звери стоном вторили своим.
Те стоны небосвода достигали,
Те огненные вздохи мир сжигали.
Искатель кладов драгоценных слов
Так начинал раздачу жемчугов:
Друзья,
С Меджнуном против воли распростившись,
Вернулись - и в смятении большом
Отцу его сказали обо всем.
Старик, узнав о том, как сын несчастен,
От стонов удержаться был не властен.
Он побежал, как бурная река,
Глаза в слезах - два светлых родника.
Искал он сына скорбно, безутешно,
Искал его в пустыне безуспешно...
Но вот он видит точку вдалеке -
Там распростерт страдалец на песке.
Как бы скалой тяжелою раздавлен,
Лежит Меджнун в пыли, весь окровавлен.
Теперь уже не роза он - шафран,
Самшитом был, а стал тростинкой стан.
Лица его зерцало запылилось
И ржавчиной беды времен покрылось.
"Алиф" от муки превратился в "Даль",
Калам подковой сделала печаль.
Он змей любил, водился с муравьями,
Спал на песке, усыпанном шипами.
Шипов уколы беспощадно злых -
Открыли окна в дом скорбей лихих.
Меджнуна облик увидав печальный,
Стоял, молчал старик многострадальный.
И долго так стоял он, молчалив,
И в сына неподвижный взгляд вперив . . .
И вдруг воскликнул, у беды во власти:
"О соловей в саду моих несчастий!
Поведай мне, что сделалось с тобой,
Мне тайну сердца скрытую открой!
Кем ты лишен был самообладанья,
Кем отдан ты в плен черного страданья?
Каким же беспокойством ты томим?
Каким же духом злым ты одержим?
Чего ты ищешь? В чем твоя кручина?
Твоих рыданий, вздохов где причина?
На дне морском жемчужина мечты?
Достану я, как только скажешь ты!
Попала ль в ад надежд твоих лампада?
Скажи, я выручу ее из ада!"
"Да, ты умен, - Меджнун ему в ответ, -
Ученый муж, дающий мне совет.
Но кто ты? И к чему увещеванья,
Бесплодные попытки врачеванья?
Нет, не трудись! Иди своим путем, -
К тому же ты мне вовсе незнаком.
Ты про Лейли мне не сказал ни слова,
А я и слушать не хочу другого".
"Я твой отец, взгляни-ка на меня,
А ты - огонь от моего кремня!"
"Отец" и "мать" - мне это непонятно,
Мне лишь любимой имя благодатно".