Лейли и Меджнун
Шрифт:
Вложу его в размеренную речь,
И сотни лалов нанижу в порядке,
И сотни роз я высажу на грядки,
Не поглядевши, каждый завопит:
"Не роза - шип, не лалы, а гранит".
Во всей багдадской стороне бесспорно
Уже не славен больше стих узорный.
Сейчас и царств таких на свете нет,
Где был бы признан хоть один поэт.
Как в Хинде, в Фарсе, в Шаме, в Хорасане,
Так в Руме, и в Аджаме,
Никто не может взвесить пронизь слов, -
Иначе мы бы знали знатоков [23] .
Поэзию скрывать напрасно будешь -
Так солнце не светить ты не принудишь!
Пусть камни закрывают ход в рудник -
Рубин всегда покажет всем свой лик.
Но такова круговорота воля, -
И мы стихов нигде не видим боле.
Что ж! Я плохой круговороту друг:
Ведь я не вхож в ему подвластный круг.
23
То есть сейчас нет истинных поэтов, которые могли бы ценить стихи (взвешивать пронизи слов-жемчугов); если бы они были, мы узнали бы о них, ибо истинная поэзия становится известной вопреки всем препятствиям.
Он хочет мерной речи униженья,
Он хочет возбудить к стихам презренье,
А я хочу открыть простор стихам,
Когда больны они, лекарства дам.
Круговорот считает мудрость зыбкой,
Но я смеюсь над этою ошибкой.
Разрушенное воссоздать хочу,
И верю я - мне это по плечу!
О кравчий, помоги же мне в печали,
Меня оковы горя оковали!
Нам горести лечить разрешено,
Лекарство против горестей - вино!
Когда тобой спасен я буду, бедный,
Знай, помощь не останется бесследной.
Ракушка я, ты облако весной.
Дай каплю, я дам жемчуг дорогой.
Ты солнце, я же - черный прах долины,
Огонь мне дай - и получай рубины!
Скиталец я бездомный - пожалей!
Нет у меня ни близких, ни друзей!
Друзья, которых нет давно на свете -
Певцы минувших навсегда столетий, -
Нагими на земной явились пир,
Но проводил их с почестями мир!
Поддержку получив в круговороте,
Был в каждом веке кто-нибудь в почете.
И сладость слов его вкусивши, встарь
Какой-нибудь его возвысил царь.
Перс, тюрк, араб поэтов привечали,
Поэтам не давали жить в печали.
Абунаваса
Ему дары принес Гарун-халиф.
И Низами не ведал в жизни страха
Затем, что был любимцем ширван-шаха.
Шах Хорасана милости свои
Лил щедро златоусту Навои.
Кому чудесный жемчуг слов был нужен,
Сокровища менял на горсть жемчужин.
Теперь уж нет властителей таких,
Поэтов нет, исчез и сладкий стих,
Ушло, облекшись в рубище, то племя,
И дел его не знает наше время.
Чтоб не увял цветок стихов теперь,
Чтобы искусства не закрылась дверь,
Задумал я: высокой мерной речью
Веков обычай я увековечу ...
Отныне я вступил на славный путь,
И мне теперь спокойно не заснуть...
Решил поэзии веленьям внять я,
Слагание стихов - мое занятье.-
Но только людям мира я не люб,
Они сочли, что дерзок я и туп.
И стоит мне сказать одно лишь слово,
Готовы все корить меня сурово.
Завистники, исполнены вражды,
Меня клянут, желая мне беды.
Но будет все ж конец хуленью злому
Еще меня оценят по-иному . . .
Поэты отошедших вдаль веков,
В цветник являясь, чтоб нарвать цветов,
Здесь находили и траву и розы,
Что не боялись ветра злой угрозы.
Собравши розы, для меня они
Оставили теперь шипы одни.
Пир бытия собою украшая,
Они, приятных, новых яств вкушая,
Отведали и чистого вина,
А мне досталась гуща лишь одна.
Но будет гуща для меня отрадой,
Лишь только б скорбь не стала мне наградой.
О сжалься, кравчий, дай вина скорей,
А выпью чашу - новую налей!
Смотри, не доверяй круговороту
И заглуши вином мою заботу.
Серебряный кувшин ты в руки взял -
Вливай бальзам в мой золотой фиал.
Я одинок, достоин сожаленья,
Будь добрым, дай вина мне в утешенье.
Здесь, на пиру, достаточно забот,
А помощи никто не подает.
О помоги! Тебе не будет стыдно,
А равнодушье будет мне обидно!
Когда не знаешь ты, кто я такой, -
Зулмат, в котором ключ воды живой, -
Вино объявит - я его пьянее,
Огонь объявит - я горю сильнее.