Лейли и Меджнун
Шрифт:
Поможешь мне в лихой моей судьбе -
Бог будет помогать всегда тебе.
Я, как Муса, слыву красноречивым,
И чародеям всем кажусь я дивом,
Я мудрый вавилонский чародей,
И сам Харут не столько знал затей.
Мой разум овладел словесным царством,
Я властвую над этим государством.
Когда начну я пение касыд,
Мой сокол в выси горние летит.
Газель иной раз
Ей душу придает мое терпенье.
И маснави нередко я пою -
Из моря чистый жемчуг достаю.
На языках людей, любимых мною,
Я сочиняю с легкою душою... [24]
Исполнен благородства и умел,
Хочу я ныне, как всегда хотел,
Чтоб в эту лавку, полную товаром.
Не заходил мой покупатель даром.
24
Физули писал стихи по-азербайджански, по-персидски и по-арабски.
О кравчий, видишь, я изнеможен,
Я горестью жестокой сокрушен!
Твоя рука одна лишь мне поможет,
И кто другой меня утешить может?
Как трудно жить мне! Помоги мне, друг,
Твое вино излечит мой недуг!
Лишь от тебя я жажду исцеленья,
Не уменьшай ко мне благоволенья . . .
. . . Однажды пил я чистое вино -
Мне закружило голову оно.
Весна сменила осень дней нежданно,
Стал сердоликом цвет лица шафранный.
Толпа друзей со мною собралась,-
Веселье, кравчий, звонкострунный саз.
И что, казалось, быть могло бы краше,
Чем до краев наполненные чаши!
Все больше наслаждался я вином,
Все больше возбуждался я вином.
Тот пир казался радостным цветеньем,
Я пел, как соловей, объят томленьем...
Веселье, как вино, лилось рекой,
Утрачен был душевный наш покой.
Раскрылись тайны, что в сердцах таились,
И все слова притворные забылись.
Речистый попугай [25] души моей
Стал отражаться в зеркале друзей.
То были люди румского предела,
Весь мир давно их слава облетела.
С глубокой мыслью справились они,
И знанием прославились они.
Все тонкости наук они познали
И жемчуга в беседе рассыпали.
25
Попугай
Один из них стал вспоминать стихи,
Произведенья Ахмади, Шейхи.
Другие не жалели восхвалений
Для Джалили и Низами творений.
Известно было им, что у меня
Довольно красноречья и огня.
А так как я пустился хвастать, пьяный,
Они решили вскрыть мои изъяны -
Пустить в меня для пробы стаю стрел,
Чтоб мог я показать, что, я умел.
Сказали: "О владелец кладов тайных,
О взвешиватель слов необычайных!
Иран узнал Меджнуна и Лейли,
А тюрки сказ о них не обрели.
Так изложи дастан тот знаменитый,
И старый сад прекрасный обнови ты!"
Я, отрезвев, уразумел тогда:
Их предложение - душе беда!
В короткий стих вмещу ль все бури страсти?
Сказанье это - целый клад несчастий.
Бедой был начат бедствия разгул,
Конец в ничто навеки потонул.
Лучисто не искрится это зелье,
И в песне этой не блеснет веселье.
Подумать обо всем - мутится ум!
Становишься и мрачен и угрюм.
Будь лик сказанья радостен и светел,
Его вниманьем каждый бы отметил.
Когда б дастан приятен был уму,
Мудрейшие стремились бы к нему.
Сам Низами о том сказал в смятенье,
Когда свое он начал изложенье:
"Приятность, радость - вот орудья слов,
Они дают основу для стихов.
Просторною должна быть площадь слова,
Чтоб вдохновенью гнать коня лихого.
В песках пустынь иль по граниту гор
Как можно слово гнать во весь опор?"
Когда пришлось учителю так трудно,
Что ум ученика измыслит скудный?
Моя задача новая тяжка,
Печальна, неприятна и горька,
Но как спастись от этой мне напасти,
От горя, от беды, от злых несчастий?
Нет, что там извиняться без конца!
Пора начать в надежде на творца!
Здесь нужен ум, высокий и правдивый,
И стих, понятный людям и красивый.
В печальном буду странствовать краю,
Со мной разделит кто судьбу мою?
Лишь тот, кто много претерпел страданий,
Был стоек на дороге испытаний.
–
Того я в спутники себе возьму, -
А неженка в дороге ни к чему.
Я в дальний путь коня седлать не буду -