Лицо порока
Шрифт:
Вскоре все, кто ехал, задремали, утомленные Новогодней ночью. А мне, как я ни старался, заснуть не удавалось. Я закемарил лишь после Васильевки — первой остановки на пути следования, где мне повезло разжиться стаканом крепкого самогона у бабушки, которая на автостанции торговала для виду семечками.
Бердянск сонно дышал перегаром праздничной пресыщенности. Редкие легковушки неторопливо катили по улицам. Под порывами влажного ветра зябко сутулились дремлющие многоэтажки; скучая, косились на прохожих мутными окнами безмолвные учреждения; лениво
До санатория «Целебный» я добирался на трясущемся от холода автобусе. Продрогший, простужено кашляющий, он неохотно тащился по молчаливым улицам и улочкам вдоль тощих, замученных тополей.
Санаторию, видимо, вообще было наплевать на то, что пришел Новый год. Он затаился, притих, всеми своими сонными корпусами выражая презрение к суетности мира. Никаких признаков радости, никакой праздничной приподнятости духа. Только суровые глаза окон, равнодушие чопорных елей и звоном отдающаяся в ушах степенно-наглая тишина…
Многих женщин беременность портит. Скажу без лицемерия: некоторые становятся просто уродинами. Обрюзгшие или, наоборот, худющие, темные и изможденные лица с пигментными пятнами, бесформенные комки грудей, плоские задницы, худосочные, синюшные ноги… Зрелище, прости Господи, не для слабонервных. Конечно, потом, после родов, женщины в большинстве случаев не только восстанавливают былую красоту и привлекательность, но и по-настоящему расцветают.
К явственным изменениям в облике Насти я готовился заранее. Почему-то решил, что увижу ее такой, какими обычно бывают дамы на сносях. Но напрасно. Беременность Настю пока никак не изменила. Грудь все так же топорщится, живот — плоский, талия — тонкая.
В комнате тепло и уютно. Пахнет жареным мясом и легкими, не французскими духами.
— А когда начнет расти животик? — спрашиваю, пристально рассматривая ее со всех сторон.
Настя стоит посреди комнаты, ласково улыбается и покорно ждет, когда я закончу осмотр.
— Скоро! — отвечает она коротко.
Нас ожидает праздничный обед. На столе — мясное и овощное ассорти, привезенный мной, запеченный в духовке гусь, вяленая, копченная и маринованная рыба, российский сыр, бутерброды, отечественные и заморские фрукты, конфеты, шампанское и водка…
— Ты, наверное, с вечера начала накрывать на стол? — интересуюсь, откупоривая шампанское.
— Да нет, не с вечера. Часов с двух ночи, — серьезно отвечает Настя.
Обняв ее за стан, я провозглашаю немудреный тост:
— Выпьем за то, чтобы в Новом году и мы с тобой, и наш ребенок, который скоро появится на свет, были здоровы и счастливы!
Настя
— Пусть будет так, Ванечка! — ее глаза излучают тихую радость. Я давно заметил: почти у всех беременных именно такие глаза, как сейчас у Насти, — влажные, ласковые, полные внутреннего умиротворения и света.
Мы сидим за столом. Она кормит меня, как малютку, со своих рук и слушает. Я стараюсь все время говорить приятные для влюбленной женщины слова. Не жалея красок, описываю красоту ее глаз, изящество талии, свежесть губ, чарующую нежность кожи, ангельское благоухание волос… Насте, как и всякой нормальной особи женского пола, всегда нравились комплименты. Она, как сытый котенок, трется о мое плечо и мурлычет. А я счастлив тем, что она счастлива.
Несколько рюмок водки делают меня еще красноречивее и нежнее. Я все время целую Настю и ласкаю руками.
— Скажи, ты сильно по мне соскучился? — шепчет она, пытаясь поймать своими губами мои губы.
— А разве это не заметно? — страстно шепчу ей в ответ.
Все заканчивается так, как и должно заканчиваться в таких случаях между влюбленными мужчиной и женщиной. Постелью.
Потом мы продолжили обед. Говорили, говорили… Потом снова валялись на койке. Так продолжалось довольно долго: мы то занимались сексом, то садились за стол. И лишь изрядно подустав, решили прогуляться по территории санатория.
Ветер, который покусывал с утра за уши и нос, после обеда заметно подобрел и лишь легонько щекотал щеки. Мы брели, взявшись за руки, по пешеходным дорожкам, расстеленным между корпусами. Незаметно вышли к камышовым зарослям, убеленным сединами снега. Камыши стояли стеной у обочины дороги, ведущей от санатория к ближайшей городской улице. И тут невдалеке увидели трех парней. Пошатываясь и размахивая руками, они шли нам навстречу.
— Пьяные! — неодобрительно заметила Настя и с тревогой посмотрела на меня. — Может, вернемся?
Я беспечно отмахнулся:
— Новый год! Сегодня все пьяные.
Троица приближалась. Парни громко ржали и оживленно жестикулировали. На нас — ноль внимания. Внушал подозрение только один — коренастый и низкорослый в кожаной куртке на распашку, он чем-то напоминал краба и имел типичную хулиганскую физиономию. Парень то и дело косился по сторонам и сплевывал. Остальные — небритый мозгляк в меховой кепке и пижонистый акселерат с небрежно наброшенным на шею белым шарфом — опасений не вызывали.
Мы уже поравнялись и, казалось, должны были мирно разойтись, как коренастый вдруг поймал меня за рукав и дернул.
— Слышь, клоун, дай закурить!
Я остановился. Настя вцепилась в мою руку. Тон этого сопляка мне, разумеется, не понравился, но ввязываться в драку с троими было глупо. Мне с ними никак не совладать, да и кто знает, что они носят в карманах.
Я молча достал сигареты. Коренастый нагло ухмылялся. Мозгляк и пижон смотрели тяжелыми взглядами, не предвещавшими ничего хорошего.