Ликвидация

Поярков Алексей Владимирович

– Мне сказали, ты ушла с румынами, - тихо произнес Чекан, глядя на Иду.

Все такая же худенькая, с огромными черными глазами. А седой пряди на левом виске раньше не было… Совсем небольшая прядь, но он ее заметил. В ее-то тридцать три…

– Но мог же поискать, - так же тихо ответила Ида.

– Я искал!…

За спиной Чекана заскрипели по берегу шаги Грека. Глаза Иды мгновенно стали равнодушными.

– Ты его ждал?
– окликнула она Грека.
– Не пойдет. Ищи других. Эдька!… - Она помахала рукой в сторону дома. На крыльце показался высокий анемичный сын грека, такой же курчавый, как отец.
– Проводи…

Эдька нерешительно взглянул

на Чекана. Ида быстрым шагом, почти бегом, шла по побережью, мимо нагретого солнцем навеса, мимо куривших румын, мимо мучившего заезженную пластинку патефона. Грек торопливо бросился за ней.

Ах, Ида, Ида! И зачем такие женщины, как ты, попадаются на пути сильных мужчин?… Странные женщины, непонятные. Вроде бы и лучше встречались, и слаще, милей, а ни одна не смогла привязать к себе так, как эта полька, или кто она там на самом деле… Какая разница. Важно то, что до этого дня жизнь Чекана не имела особого смысла. То есть был этот смысл, конечно, но решали, что и как ему делать, другие люди, серьезные и невидимые, подчинявшиеся таким же, как они, невидимкам. А сегодня смысл появился снова. Как до того апрельского дня сорок четвертого, когда он видел Иду в последний раз. И кажется, у него, Чекана, теперь хватит сил для того, чтобы прервать эту наскучившую чужую игру…

Он вспомнил заваленную битым кирпичом улицу Короля Михая, по которой полз по-пластунски, зажав в руке автомат, вспомнил советскую самоходку СУ-76, выкатившуюся из пролома в стене и двинувшую прямо на него… И самолеты, самолеты, бесчисленные самолеты с красными звездами на крыльях. Одесса снова становилась советской. Из столицы Транснистрии - областным центром. Вспомнил кондитерскую на углу, все подходы к которой простреливались пулеметами…

Тогда-то Ида и исчезла… Ей не в чем его упрекнуть. Он обращался ко всем, кто мог хоть что-то сделать. Но даже те, кому доводилось чуть не из-под земли людей находить, разводили руками. «В Констанце», - говорили одни. «В Бухаресте», - говорили другие. «Любовница полковника МГБ в Кишиневе», - говорили третьи… Четвертые брались показать могилу, но таких Чекан не слушал, потому что им не верил. Впрочем, не верил и остальным. Можно было предположить, что она в Бухаресте, но ведь там сейчас новая власть, где бы она приткнулась?… Вот английский или американский сектор Германии - может быть…

А теперь появилась. Прошло чуть больше двух лет, и - появилась. Люди в жизни Чекана просто так никогда не появлялись. Раз Ида снова возникла невесть откуда, значит, чья-то воля на это была. Конечно, не небесная, какое там. К тому, что никакого бога нет и быть не может, Чекан давно привык, и сомнений эта мысль у него не вызывала. А вот воля человеческая, злая, хитрая воля, - она-то как раз существует. И ведь так все просто, если вдуматься. Все в жизни решают разноцветные бумажки с отпечатанными в углах цифрами «100», «500», «1000». В них, в этих бумажках, воплощена совсем уже первобытная воля: лучшая самка, лучшая еда, лучшая пещера… Поскребешь любого, самого лощеного и образованного, - и непременно наткнешься на эти желания, без которых вообще трудно себе представить человека…

Чекан с застывшей на лице странной полуулыбкой, продолжая сжимать в руке сапоги, брел по полосе прибоя. Вода приятно холодила натруженные за ночь ноги. По темно-рыжему песку, деловито переваливаясь, полз маленький крабик, из тех, которых в Одессе продают в засушенном виде, накрыв половинкой распиленной лампочки.

Сам не зная чему, Чекан засмеялся.

Судмедэксперт Арсенин тщательно, как и все, что

он делал в этой жизни, мыл руки в тазу с горячей водой.

Таз принесла и поставила перед ним Галя. Теперь она одевала Марка, не отрывая от врача тревожных глаз. Рядом стояли Фима и Гоцман. Сам Марк равнодушно смотрел прямо перед собой, положив руки на подлокотники ветхого кресла.

– Ну что я вам скажу?
– бодро заговорил Арсенин, вытирая руки вышитым украинским рушником.
– Видимо, есть трещина в височной кости. Но это без рентгена точно сказать нельзя. Сердце, печень, легкие работают нормально. Зрачки реагируют тоже нормально. Моторика… - он на мгновение замялся, - моторика почти нормальная.

Врач протянул Гоцману полотенце. Тот, принимая рушник, словно невзначай загородил Арсенина от Гали и взглядом спросил: ну как?

– То есть надо пройти обследование, - громко произнес Арсенин, морщась и отрицательно качая головой, - немного подлечиться…

Галя выглянула из-за плеча Гоцмана. И разрыдалась, поняв все…

– Ну что вы, Галя?
– смутился Арсенин.
– Не буду врать, что это рядовой случай. Но поверьте мне, я видел совсем безнадежных… И тех вылечивали!

Галя рыдала безутешно. Одетый Марк, сидя в кресле, встревоженно крутил головой, пытаясь понять причину ее плача. Фима молча подошел к нему, погладил по плечу, потом обнял друга.

– Фима, - промычал Марк, прижимаясь лицом к его животу.

– Видите, уже узнает!
– с фальшивой бодростью воскликнул Арсенин.

– Фима! Фима!… - стонал Марк, и мелкие слезы бежали по его чисто выбритым щекам…

Давид стиснул зубы, отворачиваясь. Вышел в коридор. Глубоко вдохнул воздух, насыщенный коммунальными запахами, и замер, разом побелев, выпучив глаза.

– Дышите?… - Арсенин вышел следом.
– Молодец. Приступы были?

Гоцман хмуро покачал головой, с присвистом выдохнул.

– А Марк… он кто?
– решился на вопрос военврач.

Давид снова вздохнул:

– Летчик… военный летчик. Мне до войны помогал. Если б не он, вообще вряд ли я… В общем, брат мне. Потом война, бомбил на Пе-8.

– Это тяжелый, четырехмоторный?…

– Да… Вернулся после демобилизации и к нам… А почти год назад нарвался неудачно на двух… уродов.
– Гоцман скрипнул зубами.
– Залетных, конечно, местные бы в жисть Марка не тронули. Кастетом в висок… Вот и все дела.
– Он снова тяжело выдохнул.
– Галю жалко.

– Жалко, - кивнул Арсенин.
– Но… в истории медицины всякое бывало, поверьте. В Москву бы его…

Гоцман и Фима медленно шли по улице, стараясь держаться в тени. В прямом смысле, чтобы не окочуриться от жары. От разогретых за день домов веяло жаром, как от печки. Акации и каштаны понуро опустили ветви. Пацаны, подфутболившие высоко в воздух тряпичный мяч, кричали «Штандер!» без всякого воодушевления. А из причалившего к остановке троллейбуса пахнуло таким крепким запахом пота, нагретого металла и резины, что они невольно отпрянули от распахнувшихся перед ними дверей.

– Следующая - Льва Толстого!
– рявкнула в недрах троллейбуса кондукторша и тут же перешла на фальцет: - Обилечиваемся, граждане!… Бодрей, бодрей даем на билеты… Арон Ефимович, шо вы мне суете ваши обрызганные кровью три рубля? Как я вам буду рожать сдачу?!

– Никто за Эву Радзакиса раньше не слышал.
– Фима проводил взглядом ушедший троллейбус.
– Квартирная хозяйка говорит, был тихий. Пришел, поспал, ушел. Женщин не водил… - Он сделал эффектную паузу.
– Но какую-никакую зацепку я нашел.