Ликвидация

Поярков Алексей Владимирович

– Кажись, только вчера было, - буркнул раскрасневшийся от водки Омельянчук.
– Я тогда лейтенантом был…

– …Зато я познакомился с Давидом Марковичем в те нелегкие дни, когда подлые враги наступали на нашу прекрасную Одессу, - возвысил голос Леха, расплескивая от воодушевления рюмку.
– И я вам доложу, шо свой вклад в победу мы внесли от души и сердца!… В октябре сорок первого, как сейчас помню, - прет на нас целая румынская дивизия, с оркестром, чин чинарем, впереди иконы несут…

– Уймись, Леша, -

пробурчал Гоцман, - у меня уже водка в рюмке остыла.

– Так я ж к этому и веду!
– взмахнул рукой Якименко.
– Я ж про его подвиги, а он - уймись, Леша! Вот! Это ж и есть самое!… То есть я хотел сказать - за скромность Давида Марковича! Он же ж герой, а сидит себе спокойно! Ура!… С днем рожденья!…

– Ур-р-ра!… - Гости дружно потянулись с рюмками к виновнику торжества, а тетя Песя даже всплакнула от умиления.

– …Так шо ты там говорил за бирки?
– зажевав водку куском хлеба с кабачковой икрой, склонился Давид к Фиме.

– Я срезал бирки с тех бебех и выяснил, с какого они склада, - беззаботно повторил Фима, выскребывая остатки тушенки из красивой американской банки.

– Как?

Фима небрежно махнул вилкой: мол, ерунда.

– Как?
– железным голосом повторил Гоцман.

– Есть грамотные люди, только они не хочут, шобы их портреты печатали в «Правде». Таки имеют право, а шо?… Я показал им бирки. Они мне показали склад. Я дал кладовщику немного спирта в зубы, и он напряг мозги за ту партию обмундирования. Ему не было жалко, потому шо я хорошо попросил для дела…

– Та-ак… - протянул Гоцман, наливая рюмку водки.

– Грузовик приезжал неделю назад, - не обратив внимания на реплику, продолжал Фима.
– ЗИС, трехтонка, номеров не запомнили… Получал гвардии капитан Бибирев. Особых примет нет, плотненький, крепко сбитый… От вот здесь, у виска, небольшой шрам.

– Выдали по накладной?

Пошарив по карманам штанов, Фима молча протянул измятую накладную.

– Фима!… - Гоцман одним махом, без тоста, осушил рюмку и аккуратно поставил ее на стол.- Опять?!

– Да он мне сам ее отдал!
– стукнул себя в грудь Фима.

– Это же подотчетный документ!…

– Ой, я тебя умоляю!… - протянул Фима.
– Ты посмотри ее, посмотри… Это ж подделка, или я румын. Я покажу ее кой-кому, и они расскажут, где рисуют такой халоймыс.

Но Гоцман, бегло взглянув на бумагу, спрятал ее в карман пиджака.

– Так. Больше ты никуда не полезешь. Завтра придешь, напишешь заявление. Когда зачислят в штат, тогда и будешь совать шнобель у все щели… - Он сердито посопел, вертя в руках рюмку.
– Где те несчастные гимнастерки?!

– Сменял на мыло, - быстро ответил Фима.

– Как сменял?!
– застонал Гоцман.
– Это ж казенная вещь! В общем, так! Завтра!… Сядешь!… У моем кабинете!… И будешь читать Уголовно-процессуальный кодекс от заглавной буквы «У» до тиража и типографии…

–

Ой-ой-ой, - насмешливо протянул Фима, - напугал бабу…

Гоцман рывком поднялся с лавки, раздраженно отошел, хлопая себя по карманам в поисках папирос. Фима поймал на себе сочувствующий взгляд Арсенина. На развеселом одесском застолье этот немолодой человек со спокойными строгими глазами смотрелся немного странно.

– Он жесткий… ваш Давид Маркович.

– Дава?!
– поразился Фима.
– Я вас умоляю! Та он добрый, как телок! Я вообще не понимаю, шо он с таким характером забыл в милиции! Ему ж на самом деле не блатных, а мотыльков ловить!… Вот Марк был - это таки да! Они с Давой меня взяли у Привоза на кармане. Марк запер у свой сарай. И держали месяц под замком, босяки такие. Пока не дал им слово завязать…

– И завязали?
– улыбнулся Арсенин.

– Завязал, - тяжело вздохнул Фима.
– Полгода мучился, аж зуб крошился. «Скажи, шо Фима больше не ворует, - дурашливо пропел он, - шо всякий блат навеки завязал, шо понял жизнь он новую, другую, которую дал Беломорканал…» - Он снова посерьезнел.
– А потом фашист пришел, так было чем заняться…

– Чем же, если не секрет?
– заинтересованно спросил Арсенин, придвигаясь ближе.

Фима беззаботно махнул рукой:

– Та бросьте. Кому это интересно?

– Ну, я же о вас ничего не знаю… И вообще… человек новый.

– Ну, в катакомбах ошивался, - неохотно произнес Фима, отводя глаза.
– Туда-сюда… Попал однажды в облаву, как раз в мае сорок второго, когда Лещенко приезжал с концертом, думал - конец. Но ничего… Ой, тогда Одесса была такая странная, шо всюду висели немецкий, румынский та итальянский флаги, вы представляете?… Один раз по глупости газами траванулся… С тех пор покашливаю иногда…

– Надо будет вас посмотреть, - озабоченно проговорил Арсенин.

– Та я вас умоляю!
– рассмеялся Фима.
– Вы лучше за Давой следите, он же ж себя не бережет…

– У вас есть какие-нибудь награды за участие в подполье?
– продолжал расспрашивать Арсенин.

– Андрей Викторович! Шо вы все за меня?! Давайте выпьем за нашего именинника… Где он пошел?! Ну, не важно. За то, шобы у Давида Гоцмана было очень большое счастье и очень, очень маленькие неприятности! А лучше - совсем без них!…

– Давайте танцевать!
– очень кстати предложила на другом конце стола тетя Песя и смущенно зарделась.

Дядя Ешта выставил на подоконник своего домика скромный, обшарпанный патефон, покрутил ручку, заводя пружину. «Счастье мое я нашел в нашей дружбе с тобой…» - вибрирующим тенором запел душка Георгий Виноградов.

Несколько галантных мужских рук протянулось к тете Песе, приглашая ее на танго. Она выбрала Омельянчука и блаженно поплыла в его объятиях, смеясь над шутками седоусого полковника…