Ликвидация
Шрифт:
В следующий миг Мишка бросился ему на шею, стиснул изо всех сил:
– Папка!…
Из-за шкафов показалось лицо председателя. Он попеременно шумно сморкался и утирал бегущие по щекам слезы. Гоцман почувствовал, что у него в глазах тоже жарко щекочет…
– Знаешь, как я тебя буду слушаться?!
– жарко пообещал Мишка, хлюпая носом в порыве чувств.
– Знаю… - Гоцман с трудом справился с собой.
– Сынок, ты только часы мои верни… А еще раз залезешь в чужой карман, выпорю. Понял, сынок?!
Он
– Где расписаться?
– хором спросили отец и сын, оборачиваясь к председателю.
На галерее в поте лица работала Циля. Если бы она так работала за деньги, она давно уже купила бы себе пол-Одессы и немножечко больше. Но она работала для души. Она боролась за свое женское счастье. Окрестности вздрагивали от ударов огромного молотка, которым Циля загоняла гвозди в доски. Доски крест-накрест закрывали вход в комнату тети Песи…
Саму тетю Песю было слышно довольно плохо. Она металась по комнате и жаловалась людям на жизнь. Эммик сидел у ног Цили на дощатом полу галереи и, обхватив руками голову, глухо стонал: «Мама, мама…» Видимо, ему было жаль мать, но семейное счастье тоже ж не валялось на дороге.
– Шо происходит?
– Гоцман кивнул смеющемуся дяде Еште, который в глубине двора наблюдал за происходящим.
– Тетя Песя довела детей до крайности, - пояснил тот.
– Так Циля кует счастье собственными руками…
– Шо ты делаешь, Циля?… - Гоцман поднялся на галерею, но Циля глянула на него с такой злобой, что даже Давид понял: мешать молодым ковать свое счастье не нужно, дороже обойдется…
Вогнав в доску последний гвоздь, Циля с грохотом уронила молоток на пол галереи и, полюбовавшись работой, подхватила Эммика под руку. Было слышно, как тетя Песя забилась в истерике, пытаясь освободиться из заключения.
– Циля, ты только его не замучай!
– окликнул со двора дядя Ешта.
– Оставь чуть-чуть на завтра!
– Дядя Ешта, уйдите, я вас попрошу!
– взвился Эммик. Дверь в его комнату захлопнулась.
Оконное стекло в комнате тети Песи со звоном разлетелось на куски. Тетя, насколько можно, показалась в проеме, рискуя порезаться торчащими во все стороны острыми зубьями.
– Шоб ты задохнулась под этим счастьем, биндюжница!… Давид Маркович, ну вы же хоть!… - попыталась она пригласить в соучастники Гоцмана.
– Тетя Песя, та хоть внуками обрадуетесь,- рассмеялся тот, звеня ключами.
Войдя к себе, Гоцман зашарил по ящикам в поисках обувной щетки - после поездки на Фонтаны слой пыли на сапогах был такой, что не дай бог. Рома мирно лежал в углу на своем мешке, словно и не вставал, подымливал самокруткой.
– Как торговля?
– Та-а… - пренебрежительно протянул Рома и вдруг спохватился: - До вас тута
– Какая?
– Такая… ничего себе. Бумажку вам оставила… - Он торопливо плюнул на самокрутку.
– Где?
Рома, виновато опустив глаза, протянул Гоцману погашенную самокрутку:
– Вот. Я тут скурил ее немножко… Извиняйте. Гоцман, сжав губы, вырвал из его ладони бумажку. Это был билет на концерт Утесова. Под взглядом Гоцмана Рома невольно сжался, подтянув мешок поближе к себе.
– Шо она сказала?!
– прорычал Гоцман, хватая парня за ворот.
– Вспоминай!
– Та не знаю я, - просипел Рома.
– Шо-то казала… Та пошла.
Швырнув обувную щетку на пол, Гоцман загремел вниз по лестнице. Остановившись на полпути, рявкнул:
– Шоб завтра же все продал, понял?! И вали в свою Гораевку…
Дверь открыл чернявый мужичок лет тридцати пяти, в тельняшке и длинных футбольных трусах. Оттолкнув его, Гоцман прошел к комнате Норы, вслушался в тишину за дверью.
– Нора дома?
– Не знаю. Кажется, нет.
Гоцман молча прошел на кухню. Пусто. Сосед зашлепал следом.
– Давид Маркович, вы меня не узнаете? Я же Петюня. Помните? Мы ж с Фимой соседи были до войны. А меня потом призвали, я пулеметчиком был на фронте против финнов… А зараз ездил в Измаил, тама на стройке работал. Строители ж везде нужны. А шо такое у вас с носом?
– Помню, помню…
Он снова подошел к двери Норы, стукнул пару раз кулаком.
– Може, спит?
– предположил Петюня.
– Хотя вы так стучите, шо уже можно и проснуться…
В ответ Гоцман, сжав губы, саданул ногой по двери и вышиб ее. В комнате было пусто. На тумбочке рядом с постелью несколько книг. Он приподнял верхнюю, уже знакомого Бунина… Толстые, в добротных переплетах томики. Жуковский. Пушкин. Вяземский. Все стихи.
– Где она?
– повернулся Гоцман к Петюне.
– Я не знаю, Давид Маркович, - сжался тот. Гоцман устало прислонился к косяку вышибленной двери. Неприятно, сухо трепыхалось в груди. Он набрал воздуху в легкие и выпучил глаза, прижав ладонь к сердцу. В кармане пиджака хрустнула, зашуршала бумага. Под любопытным взглядом Петюни он извлек смятый серый листок. Это было извещение из военкомата. Вот еще не было печали… Давид взглянул на часы - как раз поспеет. Заодно и разберется с военкомом, который не давал Фиме пенсии…
На столе лежала большая довоенная карта Одессы. Поверх нее была разложена схема военных складов, выполненная черной тушью на тонкой бумаге. Чекан и Штехель задумчиво изучали обе схемы, время от времени негромко переговариваясь. Рядом Толя Живчик выбирал ложкой ягоды из банки с вишневым компотом, время от времени капая на пол. Штехель раздраженно, с сопением косился на него.